Проект Германия - [118]

— Ешьте немедленно! Сейчас будут еще хрустящие хлебцы.

Я расковырял ложкой омлет и обнаружил на дне тарелки облезлый золотой вензель.

Нина быстро закончила с готовкой и устроилась на подоконнике, подобрав под себя ноги.

Она разгрызла хлебец, выпила полчашки какао.

— Когда я стану старушкой, непременно заведу у себя гостиную и в ней — большой обеденный стол, накрытый скатертью с тяжелыми кистями… А каким он был, ваш первый командир?

— Он бы вам не понравился, — сказал я. — Он был идеальным германским офицером. Высшей пробы. Усы. — Я показал, какие усы: закрученные. — Отличная выправка. Безукоризненные манеры. Прекрасно держался в седле…

Нина внимательно посмотрела на меня:

— Дело ведь не в нем, а в вас.

— Наверное, — не стал отпираться я. — До тридцать пятого мы все были как сироты. И вдруг нас словно забрали с улицы в большой общий дом. Дали товарищей, работу… Всё, что требуется для счастья.

— Похоже на кинокартину, — заметила Нина. — Кстати, вы давно были в кино?

Я задумался. На ее вопросы следовало отвечать точно. Она не задавала вопросов, если ее не интересовал ответ. И умела терпеливо ждать.

— Не помню, — выдавил я наконец. — Давно.

— Давайте сходим, — предложила она. — На какую-нибудь глупую комедию с песенками.

Ох, не стоило мне вспоминать о Кельтче и тех хороших деньках… Я как будто единым махом протрезвел. Что я вообще сейчас делаю? Сижу с какой-то русской балериной в мансарде полуразрушенного дома, откровенничаю с ней, пью какао. А ведь она подпольщица, террористка. О чем, хотелось бы знать, шептался с ней ночью Святой?

— И много немецких офицеров вы вот так выгуливали в кино? — неожиданно поинтересовался я.

Она подняла тонкие брови:

— Почему вас это беспокоит?

— Так это не должно меня беспокоить?

Улыбка сошла с лица Нины. Она поставила свою чашку, отвернулась к окну и замолчала, замкнулась.

Так. Самое разумное сейчас — нанести визит в ближайший отдел Милиции.[58] А потом поселиться в респектабельном отеле, как я с самого начала и намеревался. Провести несколько дней в роскоши. Что, в самом деле, Эрнст Тауфер не заслужил маленького личного кусочка роскоши? Вечером — непременно посетить Revue, полюбоваться на ножки француженок. Заказать в номер девочку и шампанское. Или нет, только шампанское, без девочки. Девочка может оказаться террористкой.

Нина, конечно, мгновенно догадалась, о чем я думаю. Молча следила за мной своими светлыми, непроницаемыми славянскими глазами.

Я по-хозяйски открыл ее шкаф, забрал с полки костюм, который Анри вчера так любовно упаковал в газету — Анри со сломанным носом, Анри, совершивший побег из лагеря — развернул, встряхнул. Все-таки мама умеет выбирать вещи.

— Когда сюда придут мальчики из Милиции, здесь, конечно, уже никого не будет, — заметил я.

Нина молчала.

Я навис над ней. От нее пахло чем-то неуловимым — пылью, волосами, пудрой.

— Я ведь прав? — настаивал я. — Успеете смыться?

— Разумеется, — тихо отозвалась она. — Вы абсолютно правы. Никто здесь ничего не найдет. А теперь — уходите, если вы так решили.

Я снова уселся в кресло.

Вчера Нина несколько раз повторила, что не боится меня.

Ну так вот, я тоже ее не боялся. Ни ее, ни всех этих чахоточных подпольщиков. По правде говоря, мне нравилось мое приключение в Париже, где я не был самим собой. Как бы ни поступил Эрнст Тауфер — это не имеет никакого отношения к капитану Эрнсту Шпееру.

Капитан Шпеер, скорее всего, действительно заперся бы в гостиничном номере, напился и беспробудно проспал бы несколько суток. Один. На возмутительно мягкой постели. Без заботливого надзора медсестер. Без мыслей, без необходимости принимать решения. У него бы ничего не болело — кроме головы, и заботливый портье загодя принес бы ему порошки и стакан воды.

И потом на вопросы сослуживцев, хорошо ли ему отдохнулось в Париже, капитан Шпеер с чистой совестью отвечал бы: «Как никогда в жизни! Великолепно! Не знаю даже, с чем сравнить!»

Я осторожно прощупал шкуру Эрнста Тауфера. Как будто она была одеждой, и я еще не вполне в ней освоился.

Святой собирается взорвать каких-то французов. Они сражались в составе Вермахта. Боролись с партизанами на оккупированных территориях. Заодно уничтожили свыше трех тысяч местных жителей.

Раньше я бы не поверил в то, что Вермахт устраивает расправы над гражданскими. То есть я отдаю себе отчет в том, что в ходе боевых действий страдает мирное население. Если деревня оказывается на линии огня, такие потери неизбежны. Это нормально, это война. Но чтобы проводились специальные карательные акции… Честно говоря, мне такое не приходило в голову. Просто не задумывался. Лично я ничего подобного не творил, а чем занимаются другие — определенно не мое дело.

После плена я уже ни в чем не был уверен. Славяне в принципе мало похожи на нас. Порой встречается какое-то сходство, но оно чисто внешнее и обманываться этим не следует.

Русские вообще постоянно ставили меня в тупик. Взять хотя бы коменданта сталинградского госпиталя номер один — майора Блинова. Он занимал важное место в разговорах моих товарищей.

Майор Блинов — типичная славянская свинья, неопрятная и шумная. Военное поражение отдало нашу жизнь в его руки. Естественно, мы старались понять, чего он от нас добивается, чтобы выполнять его повеления наилучшим образом. Этого требовал если не инстинкт выживания, то, во всяком случае, инстинкт дисциплины.