Продолжение времени - [56]

Хотя самый первый ее бунт проявился в поступке не столь грандиозном. Один из гостей на даче в Любани услышал, как она поет, пришел в восторг от ее голоса и стал советовать непременно учиться и совершенствоваться, но прежде показаться какому-нибудь специалисту в Петербурге. И вот молодая жена и мать, ни у кого не спросясь и никого не предупредив, едет с Петербург.

«Дома изумление было неописуемое, когда я, поздно вечером, вернулась из Петербурга. Впервые я, забитая, из года в год обезличиваемая, не спросясь и даже не предупредив никого, вдруг утром села в поезд и уехала неизвестно куда… Должно быть, мой решительный вид, мое счастливое, взволнованное лицо внушили всем опасение: почувствовали, что со мной произошло что-то неожиданное, и не ошиблись. Да, настал мой час… явились смелость, решимость. Я перестала бояться. Мой дух освободился от гнета…»

Следующий шаг был уже более существенным, нежели съездить из Любани в Петербург и обратно. Мария Клавдиевна продала внезапно часть своей городской обстановки (на 5000 рублей) и заявила, что уезжает в Париж учиться пению у известной тогда, знаменитой даже, учительницы Маркези.

Теперь можно вернуться к сопоставлению событий и к уточнению некоторых дат. Дело в том, что во время этой поездки в Париж Мария Клавдиевна Николаева (пока еще Николаева) встретилась с Тургеневым.

«Однажды я познакомилась у нее (у Марии Гавриловны Савиной. — В. С.) с Иваном Сергеевичем Тургеневым, обаятельным стариком, сразу внушившим мне глубокое благоговение. Он заинтересовался моим настоящим и прошлым. Не раз пришлось раскрыть перед ним свою душу. Слушая меня, он часто говорил: «Эх, жаль, что я болен и раньше вас не знал. Какую бы интересную повесть я написал». Но он скоро заболел. Я навестила его. Он произвел на меня впечатление заброшенного. Кругом него было холодно. Тяжело и обидно было за этого великого человека, умиравшего на чужбине среди равнодушных и чужих. Через полтора года после нашего знакомства его не стало». Никаких дат в воспоминаниях Тенлшевой нет, но известна дата смерти Ивана Сергеевича Тургенева. 1883 год. Значит, познакомились они в 1881 году. Если принять, что Мария Клавдиевна родилась в 1867 году (официальная и всюду указываемая дата ее рождения), то к моменту знакомства с великим писателем ей было 14 лет. Да самое малое два года до поездки в Париж она пробыла уже замужем, успев родить дочку. Получается, что либо она вышла замуж в двенадцатилетнем возрасте, либо она родилась не в 1867 году, а, по крайней мере, на четыре года раньше. Либо не было знакомства и встреч с Тургеневым. Наиболее вероятна вторая версия. И наиболее простительная. Да, она была сильной, волевой, умной, широкой, талантливой, целенаправленной, властной, гордой, но все-таки она была женщиной, и ничто женское, наверное, было ей не чуждо. Или, может быть, в бумагах, при их переписке, при снятии копий и т. д. единица как-нибудь переделалась на семерку. Эти цифры при их написании ведь так похожи.

Следующие несколько лет жизни Марии Клавдиевны нас не должны очень уж интересовать, потому что тут пишется не биография и даже не монография, а очерк, главным образом, о Талашкине как о явлении отечественной культуры на грани двух веков.

Скажем лишь, что Мария Клавдиевна в Париже учится пенью у Маркези, знакомится со многими интересными и выдающимися людьми (Тургенев, Антон Рубинштейн, Константин Маковский, Мария Савина), увлекается живописью, пробуя рисовать и писать, изучать живопись по ее лучшим образцам,

«…после Парижа, уроков и бесед с Жильбертом, эти книги сделались откровением для меня. В них я нашла много воспроизведений луврских шедевров и массу чудных изображений других галерей, античных статуй и памятников. Не часы, а целые дни проводила я с ними… Я взялась за кисти, но дело у меня шло по-прежнему неважно. Тогда я снова стала работать над рисунком, уже с меньшей наивностью…»

Тем не менее очень характерен для этих лет разговор Марии Клавдиевны со свояченицей (впрочем, не знаю, как определить тут родство и свойство, эта девушка Маша была дочерью мужниного дяди):

«– «Боже мой, да чего же тебе еще надо? Ты хотела петь и научилась…

– Что надо? Я еще не знаю. Я считаю, что ничего еще в жизни не сделала. Пенье? Это забава, увлекательное занятие… Не этого хочет душа… Меня влечет куда-то… До боли хочется в чем-нибудь проявить себя, посвятить себя всю какому-нибудь благородному человеческому делу…» В эти годы происходит полное отчуждение от мужа, а потом и разрыв, развод.

«Еще одна мысль тревожно мучила: не хотелось видеть мужа. Сердце, мысли, чувства – все оторвалось от него… Я дрожала при мысли, что вот-вот откроется дверь и он появится на пороге… Наши натуры, вкусы, привычки были разные. Я за это время много передумала, работала, развилась и далеко отошла от той жизни, которую мы вели в первые годы замужества. Мы действительно были чужие».

В это же послепарижское время произошло событие и более важное для всей судьбы Марии Клавдиевны и, значит, для нашего очерка.

Находясь в удрученном состоянии, «без мысли, без желания, с чувством отвращения к самой себе и всему окружавшему, в безысходной тоске», лежала однажды Мария Клавдиевна, уткнувшись носом в спинку дивана, как вдруг дверь открылась и ее назвали по имени. Оказалось, что пришла ее навестить подруга раннего детства (а с этого дня и до самой смерти Марии Клавдиевны лучший друг) Екатерина Константиновна Святополк-Четвертинская, княгиня, которую русский цесаревич, будущий император Александр III, прозвал Киту. Так ее все потом и звали.