Продавец снов - [11]
— Почему? — спросил Виктор.
— Кому принадлежит эта машина? Инспектор наклонился к нему.
— Моему отцу…
— Якову Аполлинариевичу Казанскому, — добавил инспектор.
— Да… — Виктор начинал кое-что понимать.
— Освободите машину, — кивнули нам помощники инспектора. — Возьмите личные вещи.
Мы с Валентином вышли. Подумав секунду, Валентин потянул за собой рюкзак с консервами. Я распахнул багажник и вытащил сумку с хлебом.
— Вы тоже выходите, — предложил Виктору инспектор.
Виктор вышел, взяв по привычке транзистор.
— Но по какому праву? — воскликнул он.
Инспектор развернул перед ним телеграмму. Из-за Витькиного плеча я успел прочесть две строки:
«…проучить его, шалопая, оставить на дороге как есть. Директор треста Казанский».
— Будьте добры… — Инспектор отстранил Виктора на шаг от «Волги».
Они так и уехали: мотоцикл впереди, за ним — плененная «Волга».
Солнце садилось, согревая степь нежаркими косыми лучами. Шоссе лежало ровное, как линейка. Ни одной машины не было на нем от горизонта до горизонта. Тишина струилась неимоверная, пронизывала и опустошала нас, делала невесомыми. Чтобы не расплыться, не испариться в ней, Валентин сказал:
— Бензиновые талоны уехали…
— Чертов папаша! — Виктор яростно погрозил в ту сторону, куда скрылись «Волга» и мотоцикл. Однако он тут же успокоился и, загибая пальцы, начал подсчитывать: — Консервы есть, хлеб есть, транзистор есть…
Степь лежала огромная, и мир был огромным; тишина опять навалилась на нас, и опять, чтобы не раствориться в ней, Валентин спросил:
— Как будем добираться до Калитвы?
— На поездах — зайцами… — буркнул Виктор.
Жизнелюбцу Витьке все давалось легко. Молча он разворачивал карту — где тут ближайшая железнодорожная станция.
СТРАННЫЙ ХАРРИС
— Доктор, вы не упрячете меня в сумасшедший дом? — Пациент сделал движение, чтобы встать, может, бежать из кабинета.
— Минуту, Харрис…
— Дайте слово, что не упрячете.
Доктор Гейм сделал успокоительный жест.
Харрис откинулся в кресле, закрыл глаза, как от яркого света.
Доктор разглядывал его. Большой лоб, уши, тесно прижатые к черепу, вялые, неопределенного рисунка губы; тонкий, с горбинкой, но отнюдь не орлиный нос, подбородок округлый, слабый. Глаза… Они сейчас прикрыты дряблыми веками, но цвет и глубину их Гейм заметил с первого взгляда. Темные глаза, глубокие — единственное, что оживляло лицо человека, когда он вошел в кабинет. Остальное — овал лица, морщинки в уголках губне составляло в пациенте ничего примечательного. Ни даже имя, Джон Харрис. Все стандартно, затерто, как на тысячах подобных непримечательных лиц. Для психиатра такие люди не представляют загадки.
— У меня галлюцинации, доктор. — Харрис открыл глаза. Странные галлюцинации! — Лицо его выражало отчаяние.
— Успокойтесь, — как можно мягче сказал Гейм. — Расскажите, что вас беспокоит.
— Беспокоит!.. — выкрикнул Харрис. — Я не человек, некто?!
Это было слишком, и Гейм подумал: такие иногда бывают буйными. Однако долг психиатра обязывал не выдавать своих мыслей, и на лице Гейма не дрогнул ни один мускул. Он молча ждал — ожидание тоже успокаивающе действует на пациентов.
Действовало оно и сейчас, Харрис расслабился и вздохнул. Но заговорить не решался — это было видно по его лицу.
— С чего началось? — осторожно спросил доктор Гейм
— Мне двадцать шесть лет, — отвечал Харрис, — и все эти годы мне снились необычайные сны. Если это птица — я видел каждое ее перышко, слышал пение. Если груша — чувствовал вес, а проснувшись, ощущал вкус и запах.
Гейм молча слушал.
— Если я во сне дрался с мальчишками, — продолжал Харрис, — я просыпался весь в синяках. Упал с дерева — проснулся с вывихнутой ногой. Что это значило, доктор?
Гейм продолжал слушать.
— Однажды, — Харрис подался к врачу, — во сне я нашел золотую шведскую крону. Я не хотел с ней расстаться, боялся, что ее могут отнять. Зажал в руке как можно крепче. Когда проснулся — крона была в руке…
«Чепуха, — думал доктор, — все это объяснимо: синяки у него оставались от настоящей драки с мальчишками, вывих после падения и, скорее всего, не во сне — наяву. Остальное: кто из ребят не засыпает с грушей или с яблоком чуть ли не во рту? Крону он нашел днем… Излишне возбудим, эмоционален, — ставил диагноз Гейм. — И пожалуй, у него навязчивая идея».
— Дальше, доктор, — продолжал Харрис. — Крона удивила меня. Но золото было настоящим, и я истратил крону на сладости.
Ну и что? Гейм позволил себе отвлечься, заглянуть в окно на улицу, заполненную движением. Это только доказывает, что крона была настоящая…
— Вот такая, — услышал он голос Харриса, перевел взгляд на стол.
На синем сукне лежал золотой кружок, величиной с пуговицу.
— Вот она! — сказал Харрис.
Гейм взглянул в лицо пациента, а когда опять поглядел на стол, золота не было. Гейм готов был поклясться, что за весь разговор Харрис не сделал движения руками, не поднялся с кресла. Однако кроны на столе не было. Гейм опять поглядел на Харриса и подумал: «Вдобавок еще и фокусник…»
Сразу ему сделалось скучно. Приходят вот и такие… Случайных посетителей Гейм недолюбливал. Доктор мечтал написать книгу о филателии, потихоньку писал ее. Л вот такие приходят и отнимают время… И все же он болен. Гейм глядел на стертое, невыразительное лицо Харриса — лечить его надо. Послушаем все же, далеко ли зашла болезнь.
