Продавец сладостей - [22]

— Ах, какой вы добрый!

Ее искренне тронуло его внимание. Она пододвинула ему кресло и сказала:

— Садитесь и вы тоже. Вы ведь, верно, устали.

— Нет, что ты! — возразил Джаган. — Я очень бодрый человек. Секрет человеческой энергии… — начал он и тут же оборвал себя, заметив растерянность на ее лице. — Мне нужно идти… гм… обратно в лавку, а то, знаешь…

— О, конечно, конечно, идите, мы вас и так оторвали от работы.

— Устраивайся поудобней, — воскликнул он и поспешил уйти, пока Мали не вышел из ванной.

Он начал избегать людей. Больше всего он боялся, как бы адвокат, или печатник, или еще кто-нибудь не остановил его на улице и не спросил про сноху. Он торопливо шел в лавку, не поднимая глаз от земли. Даже братцу не удавалось втянуть его в разговор — при встречах они подолгу молчали. Джаган не хотел говорить о сыне. Самый простой вопрос грозил неловкостью. Братцу хотелось спросить, чему обучился Мали, что он собирается делать, а больше всего, что за женщину без касты привез он в дом.

Ему до смерти хотелось узнать, что теперь ели в доме у Джагана. Неужели они готовили мясо? Он осторожно спросил:

— А что, Мали по-прежнему любит наш кофе? Или тоже просит чая, как все, кто вернулся из-за границы?

Джаган понял, к чему тот клонит, и, чтобы раз и навсегда пресечь подобные расспросы, ответил:

— Я никогда не интересуюсь тем, что едят или пьют другие. Зачем мне это? Кухня у нас есть, пусть хозяйничают сами.

— Мали это нетрудно. Я думал о девушке…

— Ну и ей нетрудно. Она и раньше готовила для него, наверно, и теперь справится.

Вдруг он подумал, что братцу и в самом деле надо хоть что-то сказать, и произнес:

— Я могу им предложить только то, что ем сам. Если им это не нравится, пусть питаются где хотят.

— Я слышал, что в отеле «Палас» на Новой улице подают европейские блюда.

— Что бы там ни было, долг свой можно выполнять только до известного предела. Об этом даже в «Гите» сказано. Границы долга там обозначены очень четко.

Братец переменил тему — ему так часто приходилось соглашаться с «Гитой», что он уже устал от этого. Пока приходили голубые конверты от Мали, «Гита» была на заднем плане. Теперь она снова вырвалась вперед — значит, Джагана снова одолевали сомнения.

Иногда к Мали приходил кто-нибудь из старых друзей. Он усаживал гостя в холле и беседовал с ним негромко, как и подобает джентльмену. Джаган не знал, о чем они говорят. Возможно, Мали описывал Большой каньон, или Ниагару, или статую Свободы и пробки на улицах Нью-Йорка. Джаган знал обо всем этом и мог при случае немало порассказать. Но он боялся показаться навязчивым и ждал, чтобы его пригласили. Вот почему он порой замедлял шаг, проходя через холл, когда Мали включал проигрыватель или магнитофон, показывал фотокамеру для моментальной съемки или еще что-нибудь из множества привезенных с собой вещей. Среди них был и завернутый в бумагу подарок для Джагана. Грейс подала его Джагану и сказала:

— Это вам, отец.

Внутри лежала коробка светло-желтой кожи с отделениями, в которых находились ложки, вилки и ножи. Джаган повертел коробку в руках, с интересом разглядывая ее:

— Очень красиво! Но только что это такое?

Грейс ответила:

— Это набор для загородных поездок. Мали думал, что вам он понравится.

— Конечно, очень приятно, — сказал Джаган, недоумевая, как же им пользоваться, и запер подарок в сундук.

Теперь даже дома Мали не надевал дхоти. Он носил белую рубашку, заправленную в брюки, и никогда не ходил босиком. Он сидел в своей комнате и совсем не заглядывал на другую половину. Из дому он почти не выходил, а если и выходил, то только дождавшись, когда на город опустится ночь. Тогда, надев на себя носки, ботинки, пиджак и галстук, Мали вместе с Грейс не спеша прогуливался по безлюдной части Новой улицы. Он никогда не шел к памятнику или к Базарной улице. Он вел себя как знаменитость, избегающая внимания толпы.

Однажды утром Грейс откинула занавеску горчичного цвета, разделявшую дом на две части, зашла на половину Джагана и занялась уборкой. Джаган к этому не привык — ему было неловко смотреть, как она вытряхнула циновку, на которой он спал, и скатала ее, а потом взбила его жесткую подушку из ваты. Грейс вымыла посуду на кухне и аккуратно расставила ее на полке. Не слушая возражений Джагана, она схватила метлу и вымела все углы.

— Отец, вы думаете, что мне это неприятно? — говорила она. — Наоборот, я должна помнить, что вышла замуж за индуса.

Джаган не знал, что сказать, и только пробормотал:

— Да-да, это верно.

Она наклонилась и начала тереть старую каменную раковину, вделанную в пол. Она подоткнула сари, которое научилась носить, обнажив колено цвета слоновой кости. Джаган не мог отвести глаз от этого светлого кусочка кожи.

— Ах, Грейс, пожалуйста, брось все это, — протестовал он. — Не беспокойся. Я считаю, что всю домашнюю работу я должен делать сам.

— А я считаю, что вам этого не должна позволять, и все тут, — сказала она. — Я люблю работать. Что мне еще делать целый день?

Джаган, сидевший до того в молельне перед изображениями богов, ходил теперь за Грейс из комнаты в комнату, перебирая в руках четки.