Продавец иллюзий - [2]

Вот уж действительно дыра, подумал старик. Сдохнуть здесь было бы весьма символично. Закономерный итог долгого падения.

Итак, он был готов. Зато теперь закапризничала его колымага. Автомобиль был старым – почти таким же старым, как его владелец (если, конечно, соотнести век машины с человеческим), – и помнил лучшие времена: безумные и веселые ночные гонки, оглушительный грохот рока и бешеный ритм прекрасно отрегулированного движка. У заднего сиденья были свои «приятные» воспоминания: упругие девичьи попки и потоки спермы, – а рессоры много раз испытывали блюзовую качку грешной любви.

Да, автомобиль пожил всласть, но теперь, как и хозяин, был тяжело, неизлечимо болен. Его потроха износились до предела, кузов превратился в решето, скелет терял прочность. Он давно сделался потенциальным клиентом автомобильного кладбища, или еще хуже: его ждало свидание с гидравлическим прессом – последним любовником-педерастом, уничтожающим своих жертв в стальных объятиях.

Но старик рассчитывал, что металлическая кляча сдохнет не раньше, чем он сам, и по крайней мере не подведет его сейчас, как не подводила прежде. Кроме того, он купил новую магнитолу, и не промахнулся – все равно что дал обреченному сердечный стимулятор. Старик заметил, что тачка выжимала на десяток километров больше, как только он врубал старый добрый гитарный нарез. И сейчас дело было, конечно, в совпадении, а не в чертовой мистике – во всяком случае, упрямая развалина завелась после первых же тактов «Highway to Hell».

Старик съехал с плохой дороги на растрескавшуюся землю и повернул на север. Интересно, мелькнула мысль, на чем сюда добирался Карл. У того вообще не было машины. Только спортивный велосипед. Представив себе длинного и тощего Карла (почему-то непременно с развевающимися седыми волосами и в плаще до пят) на велосипеде, старик ухмыльнулся. Заслуживал внимания и вопрос о том, кто рассказал Карлу про этот тайный маршрут, наверняка не обозначенный ни на одной карте.

Следующим ориентиром была полуразрушенная церковь на холме. Между тем езда по стиральной доске бездорожья становилась мучительной для костлявой стариковской задницы и опасной для подвески. Тачка скрипела и стонала, но вечный пионер Энгус Янг помог ей выдержать все это.

Церковь, похоже, была забыта давным-давно – старик дважды объехал вокруг холма, но не сумел разглядеть ни малейших признаков дороги, которая вела бы к вершине. Полоса чахлой травы охватывала подножие коричневой каймой, а выше холм был голый и темный, как грудь негритянки. Церковь торчала, будто сосок, истерзанный деснами младенца и вдобавок проколотый согнутым почти под прямым углом крестом.

По словам Карла, дальше старику следовало двигаться в ту сторону, куда указывал ствол креста. Но определить это направление, не взобравшись на вершину холма, оказалось невозможно – слишком велико расстояние, да и точность по азимуту оставляла желать лучшего.

Старик рассудил, что негоже добивать тачку, которой было явно не под силу одолеть крутой подъем – даже под звуки небесного рок-н-ролла в Судный день. Он пойдет пешком. Ему самому это может стоить тяжелой одышки, рези в груди и болей в суставах, но он вытерпит. А если он сдохнет по пути от сердечного приступа, значит, так тому и быть. В конце концов, место ему нравилось. Плоть достанется воронам, и еще одна горсть праха добавится к темной насыпи холма. Тень креста будет раз в день падать на его скелет, отсчитывая вялотекущее время мертвых… И ведь есть еще луна.

Он вдруг ясно вообразил себе: омытые ледяным сиянием ночного светила, его кости лежат, превращаясь постепенно в пыль вечности, а вокруг церкви бродит призрак, избавленный от земных содроганий. Чем не завидная участь?

Старик смачно сплюнул. Он презирал собственную сентиментальность. Пора бы уже избавиться от романтических бредней. И черная романтика ничем не лучше розовой или, например, голубой. Он давно привык к мысли, что в самом конце не останется ничего, кроме пепла из крематория – пепла бесследно исчезнувшего поколения. Любое поколение – потерянное. Он знал это точно.

Чтобы легче было карабкаться на холм, он включил магнитолу, и Тони Джо Уайт запел про жаркий июль. Старик вылез из машины, оставив дверцу открытой. Посмотрел вверх – и увидел свою Голгофу. Обозвал себя слюнтяем: вместо креста ему придется тащить только боль и отчаяние.

Первые сто метров он одолел без особых проблем, затем склон стал круче, и старик почувствовал, что в его сердце медленно ввинчивается шуруп.

Спустя еще несколько десятков шагов он обливался холодным потом. У него дрожали ноги. Казалось, колени обмотаны колючей проволокой и при каждом вдохе кто-то стреляет ему под левую лопатку из пневматического молотка. «А каково же было верующим, черт их подери?! Дряхлым старухам, калекам, астматикам?..»

Примерно на середине подъема он остановился, чтобы передохнуть.

К тому времени вместо музыки он слышал только грохот крови в башке. Его мутило и шатало. Перед глазами текли чернильные ручьи, и солнечный свет казался бесплотным орудием пытки: лучи то пронзали череп сверкающими копьями, то хлестали по зрачкам, как плети.