— Хорошо! хорошо! — радостно ответила девушка. — А только я с вами заболталась. Дворник уже давно вещи принес.
И, сказав это, она побежала в прихожую. Оттуда через несколько минут послышался ее звонкий голосок:
— Я вам вещи тащу, Алеша!
И вскоре сама она, раскрасневшаяся от усилия, втащила чемодан и другие вещи нового жильца.
— Ну, теперь устраивайтесь, — произнесла она весело, — вот и пожитки ваши. А я вам кофейку заварю с дороги. Вам что понадобится — крикните. Я тут неподалечку в кухне буду.
И она быстро скрылась за дверью.
Алеша принялся устраиваться.
Но лицо, голос и вся фигура Нюры дали его мыслям новое направление. Он задумался о матери, которую так живо напоминала ему его новая знакомая. Как живая встала перед ним миниатюрная Фигура Анны Викторовны; он вспомнил о ее, начатом еще в Вольске, портрете, быстро вынул его из чемодана, поставил мольберт, растер краски и, накинув на плечи рабочую блузку, стал дописывать ее портрет.
Он так прилежно работал, что и не заметил, как отворилась дверь и Нюра, осторожно неся стакан кофе и булки, вошла в комнату.
— Вот вам ваш завтрак! — произнесла она. — Батюшки! уж он за делом! — и девушка вскинула глазами на мольберт.
— Господи! Что это за красавица такая! — вырвалось из груди ее восторженное восклицание.
— Эта моя мама! — с заметной гордостью произнес Алексей. — Вам нравится?
— Очень, очень хорошенькая! — восхищалась Нюра, разглядывая красивое лицо Анны Викторовны.
— Что хорошенькая — душа у нее золотая! Видели бы вы, как она глаза над меткою чужого белья слепила, чтобы меня только накормить, одеть и обуть!
И Алеша с жаром стал рассказывать о своей матери. За разговором они не заметили, как пролетело время и как незаметно сдружились, точно были знакомы давным-давно.
Вдруг в передней раздался зычный, грубый голос, от которого задрожали даже стены маленькой квартирки.
— Дядя пришел. Надо его кормить обедом, — произнесла далеко не радостным тоном Нюра и поспешила к себе.
Алексей с новым жаром принялся за работу.
— Очень приятно познакомиться, молодой человек, — произнес минут через пять тот же грубый голос, — позвольте представиться: я хозяин настоящей квартиры, Дмитрий Васильевич Марин. — И на пороге показался худой высокий человек, с черной бородой, с далеко не привлекательным лицом.
Алеше он с первого же взгляда не понравился; его маленькие, беспокойно бегающие глазки, его льстиво-угодливая улыбка, небрежный костюм и грубый, хриплый голос, все как-то сразу отталкивало от него.
Марин любопытным взором окинул мольберт и громко, с удивлением спросил:
— Чья эта картина?
— Как чья? — не понял Алеша, — это я нарисовал портрет моей матери.
— Вы? Да это не может быть! Этого не мог нарисовать такой юноша, почти мальчик, как вы, — грубо произнес Марин. — Я этому не верю.
Алеша с наивным изумлением посмотрел на Марина.
— Вы в самом деле находите, что этот портрет исполнен хорошо? — спросил он.
Но Марин ничего не ответил. Он жадными глазами рассматривал портрет, то отступая на несколько шагов от мольберта, то приближаясь к нему, и повторял:
— Не может быть! Этого не мог нарисовать начинающий юноша! Позволите мне посмотреть вашу работу у себя в комнате? — спросил он затем, прибавляя: — Там светлее.
— Пожалуйста! — ответил Алеша.
— Буду очень рад вас видеть у себя сейчас же! — произнес Марин и, поспешно схватив портрет, быстро выбежал с ним за дверь.
Алексей наскоро сбросил свою рабочую блузу и последовал за ним. Марин вбежал в большую, светлую комнату, сметнул со стоявшего у окна мольберта какой-то пейзаж и, поставив на его место портрет Анны Викторовны, вскричал в большом волнении, тыча в него пальцем:
— Они живут, эти глаза! Живут положительно. Я, Дмитрий Марин, говорю вам это. Слушайте, молодой друг… У вас талант большой, огромный!.. И если подправить здесь и там… Вот… — и, наскоро захватив с палитры краски, он сделал несколько штрихов кистью справа и слева.
— Вот теперь совсем уже великолепно, — произнес он с уверенностью, хотя Алексей не мог не заметить, что портрет потерял значительно от этих двух-трех мазков Марина, но постеснялся высказать это.
— Позвольте пожать вашу руку, коллега! — произнес, как только умел любезно, новый знакомый. — Я буду всячески гордиться дружбой такого талантливого юноши! Надеюсь, вы не откажете мне в ней? — И он протянул Алеше свою волосатую, грязную руку с черными ободками на краях ногтей,
Ратманин поневоле должен был пожать ее. Марин продолжал осыпать Алешу комплиментами.
Он говорил, что гордится выпавшим на его долю счастьем иметь такого жильца, будущую знаменитость, будущего огромного художника. Незаметно навел он затем разговор на домашнюю жизнь Алеши, на его средства, ловко выспросил юношу обо всем и, узнав от Ратманина, что он приехал искать счастья в столице, обещал ему свое покровительство.
— А что касается вашего намерения записаться в Академию Художеств, чтобы доучиться, — прибавил он, — то я вам не советую этого делать. В академии вы ничему не научитесь. Это я вам говорю положительно. Я ведь сам учился в свое время в академии, но не кончил, бросил, убедившись, что только время напрасно теряю. А все-таки и без академии вышел в художники!.. Впрочем, об этом мы с вами еще поговорим. Я думаю, что вы будете очень довольны моими советами… Да и к чему записаться в академию, когда вы уже теперь настоящий художник, получше многих тех, кто академию окончил! А если вам нужны будут какие-нибудь указания, я всегда к вашим услугам.
