Проданные годы [Роман в новеллах] - [8]

— Держись за меня.

И теперь, когда я уже приспособил к себе чужую одежу, весело сказал:

— Пойдем скотину обряжать!

У плиты хлопотала батрачка Она: запаривала набитую в ушаты мякину, опрокидывала в корыто дымящуюся картошку, сыпала муку. Рослая, с растопыренными красными пальцами, она работала шумно, словно мельница грохотала. И еще косила на левый глаз, а мне казалось, что Она все время следит за мной. Йонас объяснил:

— Ты не подумай чего. Она всегда так: глядит в колодец, а видит коромысло!

Взял в углу мешалку, продел ее сквозь ушки посудины и повернулся ко мне:

— Ну, берись за другой конец, коровам понесем.

Сам шел впереди, одной рукой посудину нес, другой отворял двери. Я же держал мешалку обеими руками, от тяжести перевесившись всем телом на одну сторону, и шел, подрагивая ногами, как спутанный петух. А когда ушат окончательно отмотал руки, я перевесился на другую сторону. Но это мало помогло: мешалка жгла мне ладони и все выскальзывала из них, словно смазанная жиром. Тогда я обхватил ее ногами и так верхом на ней въехал в хлев. Йонас раздавал коровам мякину, ошпаривая себе руки и чертыхаясь. Обернулся ко мне:

— Кишка у тебя, видать, еще тонка!

— Вырасту и я, — отвечаю сердито.

Йонас рассмеялся:

— Понятно, вырастешь, да хватит ли кишок?

А немного погодя опять сказал, все еще улыбаясь:

— Нет, ты мне по душе пришелся. От земли не видать, а колючий!

Он продолжал раздавать мякину, снова ошпаривая руки и хлопая себя по ляжкам ладонями, чтобы остудить их.

— Так и надо, брат. Никому не давай спуску. А то народ кругом знаешь какой? Чуть зазеваешься, чуть уступишь, мигом вся орава на шею сядет! Ну, идем, покажу все хоромы, чтобы знал наперед, что и как, и зря не околачивался.

Усадьба была большая, окруженная садом и рядами стройных тополей за ним. Рига и сараи — просторные, до конька набиты сухими кормами, а в амбар и войти мудрено: сусеки ломились от всякого зерна, по стенам грудились мешки дотверда утрамбованной муки, а вверху, из-под крыши, свисали на бечевках несметные куски копченого сала, сычуги, окорока, колбасы. У меня глаза разбежались при виде такого добра. Все бы глядел и вдыхал сладкий запах копчений…

— Не глотай слюни, не про тебя навешано, — прикрикнул Йонас. — Дадут когда-нибудь заплесневший огрызок, и то руку поцелуешь. Люди здесь прижимистые.

— Испортятся копченья, если не есть, — усомнился я.

Йонас расхохотался.

— Нет, ты мне, право, по душе! Испортятся! Ты это хозяину скажи. Наверное, спасибо скажет за умный совет и отвалит полкуска сала. Скажешь?

Я промолчал.

— Вот что, брат, — начал он опять: — Говорил я тебе и сейчас говорю: держись за меня, слышишь? Иначе пропадешь!

— Чего мне пропадать…

— А я тебе говорю — держись за меня! — закричал он уже сердито. — По-доброму тебе говорю, слышишь?

Вернулись мы в избу. Сели ужинать. Старая Розалия выбрала из кучи деревянных ложек одну, с неровно обкусанными краями, протянула мне:

— Это будет твоя. Сделай на черенке насечку, чтобы не брать чужой!

— И без насечки видно, — отозвался Йонас, — все края замусолены…

— Сделай, когда говорят! — строго приказала мне хозяйка. — Ложка совсем хорошая, только этот негодник прошлогодний пастушонок обкусал малость. Ложка совсем хорошая!

Розалия сидела возле меня, широко расставив локти. Она усердно перемалывала еду беззубыми челюстями, так что подбородок ее подымался к самому кончику носа. Посреди стола стояла миска дымящихся, густо забеленных клёцек, каких я дома вовек не едал. Но сейчас мне мешал острый локоть Розалии: зачерпнешь полную ложку, а пока донесешь до рта — чуть не половина выльется. Розалия посмотрела на белую дорожку, тянувшуюся поперек стола.

— Мокрая будет твоя свадьба, — прошамкала одними губами.

Оба хозяина засмеялись. От огорчения я стукнул башмаком по обвязке стола. Розалия вздрогнула.

— За едой не дрыгай ногами — нечего чертовых детей качать!

Хозяева рассмеялись еще веселее, даже Она опустила голову, чтобы не прыснуть. А Йонас только поглядел на всех исподлобья.

— Принялись уж за пастушонка, — сказал он тихо. — Мальчишка ног еще не отогрел, а вы все: р-рр да р-рр! Успеете, нагрызетесь досыта, лето впереди долгое.

Кругом все замолкли, лишь хозяйка продолжала хлебать.

— Ничего, ничего, — сказала она добреньким голосом. — От шуток никто еще не помирал, выдержит и этот.

— Распущенность, больше ничего! — нашлась и старая Розалия. — В наше время, бывало, батраков и близко не подпускали к хозяйскому столу: знай свое место. А нынче чего только не удумали, каких мод не завели: батрак рядом с хозяином, хозяин рядом с батраком, и не разберешь, где кто. Вот и получайте: батраку больше слова не скажи!

Хозяин стукнул ложкой по столу.

— Ешьте! — сказал строго.

И до тех пор не зачерпнул сам, пока не принялись хлебать все. А после ужина отвел Йонаса в сторону:

— В заступники записался? Гляди у меня!

Йонас устремил взгляд на хозяина, немного помолчал.

— Я и гляжу, — произнес твердо.

Вот и гляди! — предупредил хозяин, отворачиваясь.

— И гляжу.

— Ты тоже хорош, — попрекал меня Йонас, когда мы уже пошли спать в чулан. — Передо мной фордыбачишь, а перед хозяевами — молчок! Говорил я, никому не давай спуску, или не говорил?