Проданная замуж - [3]

Каждое утро в половине восьмого нас будила тетушка Пегги. Мы умывались, одевались — к тому времени я уже сама с этим справлялась — и спускались завтракать. В столовой каждого уже ждала тарелка для каши, блюдце для бутербродов и маленький стаканчик для сока. Аманда не умела определять время, но я научилась это делать и очень гордилась, что могу сказать подруге — если мы просыпались немного раньше, — когда нас придет будить тетушка Пегги.

В школе меня дразнили, потому что я заикалась. Пришлось научиться говорить медленнее, чтобы мозг заранее успевал обдумать все слова, которые я собиралась произнести. Тетушка Пегги любила смешить меня, говоря, что мой мозг бежит впереди меня, и я хихикала, представляя картину, как мой мозг бежит по дорожке. Со временем после долгих тренировок, когда я научилась делать вдох в нужный момент или петь трудные звуки, мне удалось взять заикание под контроль, а потом этот недостаток и вовсе перестал меня беспокоить.

Возникла новая проблема: мои ступни. Я родилась с дефектом, который следовало исправить, и лет в двенадцать мне делали несколько операций на ступнях. Я очень смутно помню это, но в карточке все четко написано: «Все еще ходит, довольно широко расставляя ноги… при необходимости [Сэм понадобится наложить] пластиковые шины. Ее ноги расходятся в стороны от лодыжек».

Поскольку я была немного старше Аманды, мне разрешали чуть позже ложиться спать. Хотя я почти засыпала, досматривая по телевизору «Перекрестки», лежа на канапе, я протестовала, если кто-то пытался отправить меня в постель. А когда поднималась в нашу спальню, то научилась не будить Аманду, тихонько закрывая дверь — поворачивая ручку так, как мне показывала тетушка Пегги, чтобы замок не гремел.

По выходным мы вставали поздно, хотя всегда готовы были спуститься в столовую задолго до того, как персонал начинал работать. Можно было не одеваться до самого обеда, поэтому мы сидели перед телевизором или играли с Джетом.

Днем мы обували ботинки и надевали пальто, и кто-нибудь из персонала ходил с нами в кондитерский магазин за углом, где мы могли потратить свои карманные деньги. Потом мы отправлялись в лесопарк Кэннок Чейз, где и проводили остаток дня, если только на улице не было слишком сыро.

В Чейзе прошли самые счастливые моменты моего детства. Леса и бескрайние долины, простиравшиеся на много миль, казались нам с Амандой волшебной страной; мы думали, что они тянутся до бесконечности. Там можно было лежать возле маленьких ручейков и подолгу смотреть на мутную воду; мы прятались в небольших ямках и глядели на тучи, спешившие куда-то у нас над головами. У Чейза, казалось, были свои особые краски и собственный неповторимый запах, каких я больше нигде не встречала. Для нас не было лучше места, чтобы побегать, поиграть в догонялки, прятки или в игры, которые мы придумывали сами, например «найди гоблина» (мы прятались за деревьями, а сама игра, но большому счету, состояла в том, что мы громко визжали от восторга).

Джет тоже любил Чейз и бегал по лесопарку вместе с нами, а когда мы уставали, он садился рядышком и дышал так же тяжело, как и мы. Мы бросали палки, а он мчался за ними и каждый раз приносил их и отдавал нам в руки.

Когда мы наконец возвращались домой, нам очень хотелось чаю. Нужно было помыть руки, и тогда нас ждало чудесное чаепитие: бутерброды и картошка фри, иногда еще и мороженое или пудинг. Время от времени давали банановые бутерброды, которых я терпеть не могла, поэтому взамен получала бутерброды с огурцом. Порой бывали бутерброды с беконом. Я больше всего любила пудинги и пирожные.

По воскресеньям мы красиво одевались и шли в церковь. Потом мы занимались в воскресной школе, чему я очень радовалась: песни, которые мы там разучивали, хорошо запоминались, и я часто напевала их по дороге домой: «Утро наступило» или «Все так ярко и прекрасно»[2].

Помню один особый день, когда нам разрешили помочь звонить в колокол. На заднем дворе старой церкви стояла башня, и нас осторожно повели по крутым ступенькам к длинным канатам, поднимавшимся к колоколам, что висели высоко над головой. Взрослые показали нам, как подтягивать к себе канаты и где есть специальный мягкий отрезок, за который нужно держаться, чтобы не поранить руки. Они привязали к канатам веревку, объяснили, как за нее дергать, чтобы связка канатов опускалась, и сказали, что когда веревку снова потянет вверх, надо слегка разжать пальцы, чтобы не пораниться. Мы тянули связку вниз, но у нас не очень хорошо получалось, и взрослые стали тянуть канаты вместе с нами. Но мы все-таки заставили колокола звенеть, и, когда раздались первые удары, звук был настолько мощнее, чем когда слышишь его со стороны, что мы с Амандой зажали уши руками и завизжали от удовольствия.

Я чувствовала себя защищенной и ухоженной. Еда неизменно была готова вовремя, лучшая подруга сидела со мной за одной партой, Джет всегда приносил палку обратно, когда ее бросали в парке Чейз. Тетушка Пегги будила меня каждое утро и каждый вечер заглядывала ко мне после того, как я искупаюсь, чтобы убедиться, что я хорошо укрыта, и поцеловать меня на ночь. Если я падала, она помогала мне подняться, если я обдирала колено, она промывала ранку и закрывала ее пластырем. Она была так добра ко мне, что у меня не было ни капли сомнения, что она моя мама, потому что мамы всегда были добры к детям в сказках, которые мы читали. Тетушка Пегги улыбнулась, когда я однажды заговорила с ней об этом, и в ответ сказала: «Нет, я твоя тетушка, Сэм, твоя и всех детей, что здесь живут».