Проданная замуж - [21]

— Ей просто обидно, что сама она свистеть не умеет, — прокомментировала сестра, и мы улыбнулись друг другу.

Я больше не свистела в доме или там, где меня могли услышать Ханиф или Манц, но когда мы были не дома, я свистела сколько душе было угодно.

Уборка была моим самым нелюбимым занятием. В доме всегда было пыльно, а пылесоса, который мог бы облегчить мне задачу, у нас не было. Приходилось подметать пол веником, а потом присаживать поднявшуюся пыль шваброй. Противнее всего, однако, было очищать стену рядом с тем местом, где постоянно сидела мать. Я уже не раз видела, как она отхаркивает мокроту и сплевывает ее на стену, по которой она потом сползает. Теперь именно мне приходилось вытирать стену тряпкой и пытаться смыть с плинтуса густую вязкую слизь. Эта гадость всегда попадала мне на пальцы, и приходилось сдерживать позывы к рвоте, потому что выказывать при матери свое отвращение, в то время как я должна была ей сочувствовать, означало навлечь неприятности на свою голову. Это было омерзительно. Мать говорила, что астма заставляет ее так плеваться, и, учитывая, как пыльно было в доме, это вполне могло быть правдой. Но я не верила ей. Почему на стену? Почему не в ведро или во что-нибудь, что легко отчистить? Это было тошнотворно, и маленькому Салиму велели держаться подальше от этого места, тогда как мне, конечно, приходилось там убирать. Мена не могла — не хотела? — и близко подходить к злополучной стене, она говорила, что ее тошнит при одном взгляде на этот ужас.

Еще хуже мне приходилось, когда мать хотела писать. Опять же она заявляла, что ей приходится делать это в комнате, при нас, якобы из-за болезни, чтобы не выходить на улицу. Поэтому под ее канапе всегда стоял ночной горшок. Мы, дети — но только не Сайбер и не Манц, при них мать никогда этого не делала, свидетелями приходилось быть нам, девочкам, и Салиму, — могли смотреть телевизор, как вдруг она доставала горшок, оборачивала вокруг бедер одеяло и присаживалась на корточки писать. Мы лежали на полу, стараясь не прислушиваться, но когда мать заканчивала, она звала меня:

— Самим! Самим!

Мне приходилось забирать горшок, которым только что пользовалась мать, и нести его выливать в туалет. Мену почти рвало, когда ее просили убрать горшок, и этим всегда занималась я, хотя меня тошнило ничуть не меньше.

* * *

Тара стала обращаться со мной еще хуже. Я была ее рабыней. Я должна была делать для нее все — подносить ей стакан воды, подавать еду, застилать ее постель, снимать с веревки ее одежду, относить за ней грязную посуду в кухню — она и пальцем пошевелить не желала. Не знаю, как она жила до моего появления в доме. Она говорила при мне на пенджаби, хотя я вначале могла разобрать только свое имя, и взрослые смеялись, глядя на меня.

Тара всегда казалась особенно довольной, когда ей удавалось выставить меня на посмешище. Я начала воспринимать ее как капризную принцессу. Я мстила, раскладывая, как было велено, по местам ее вещи и «забывая» при этом убрать со стула учебник, чтобы она запаниковала, потеряв его из виду.

Однажды Тара позвала меня:

— Сэм, сходи в магазин и купи молока.

Мена отправилась со мной, и мы шли по дороге, как вдруг двое мальчишек — Карл и Люк, те самые, которые раньше отбирали у Мены деньги, — преградили нам путь. Они подошли ближе, и я попятилась к стене, тогда как Мена спряталась у меня за спиной.

— Прогуляться решили? — спросил Карл.

— Деньги есть? — поинтересовался Люк.

Мальчишки стояли так близко, что я чувствовала на лице их дыхание. Мена дрожала, отчего мне тоже стало страшновато.

— Оставьте нас в покое, — сказала я.

Карл рассмеялся.

— Давайте сюда деньги, — потребовал он.

— Почему? — Я надеялась, что по голосу они не поймут, что я напугана.

— Если не отдашь, я тебя поколочу, — сказал Люк и усмехнулся.

— Просто отдай им деньги, Сэм, — взмолилась у меня за спиной Мена.

Мальчишка напоминал мне того, что жил напротив моей комнаты в детском доме, и я не собиралась ему уступать. Мне уже до смерти надоели запугивания.

— Нет, — отрезала я.

Он занес руку для удара и при этом немножко наклонил ко мне голову. Я недолго думая схватила его за короткие волосы возле уха и что есть силы дернула на себя. Это срабатывало раньше, сработало и теперь.

— Ай-а-а-а-ай! — закричал мальчишка.

Я не понимала, с чего вдруг эти ужасные мальчишки решили, что могут запугивать меня, достаточно было моих родственников. Я дернула сильнее, и Карл закричал еще громче. Люк с испуганным видом попятился.

Мена теперь, воодушевившись, заглядывала мне через плечо и кричала:

— Сильнее! Дергай сильнее!

— Нет! Не надо. Пожалуйста, не надо! — со слезами на глазах взмолился Карл.

Продолжая держать мальчишку за волосы, я придвинулась к нему вплотную.

— С этого дня ты оставишь нас с Меной в покое, так ведь? Ты меня понял?

— Да, да. Мы не будем вас трогать. Только отпусти, — умолял он.

Для верности я еще раз хорошенько дернула Карла за волосы, отчего тот взревел громче прежнего, и оттолкнула его от себя. Он быстро попятился, схватившись за ухо. Люк побежал следом.

Мена буквально подпрыгивала от радости.

— Нужно было дергать сильнее!