Процесс Жиля де Рэ - [10]

Аббат Бурдо уточняет: тогда стало «ясно, что Латремуй злоупотреблял доверчивостью и безумной расточительностью своего кузена». Должно быть, Латремуй всегда принимал его за глупца: именно он доводит это ощущение до предела в поразительной форме. Упреки лишь забавляют его. Не колеблясь, Латремуй заявляет нечто невероятное: «Добром было бы, — уверяет Латремуй, — вдохновить его на дурные дела!»[6] Сегодня от таких слов захватывает дух, но как этот заурядный вельможа, этот пройдоха представлял себе противоположность глупости и доброты — злобы и разума? По всей видимости, о необузданной жестокости Рэ он узнал лишь гораздо позже.

Порочность Жиля была беспредельна. Однако он не смог бы даже вообразить всю расчетливость и недобросовестность Латремуя. Эта недобросовестность, эта расчетливость не вызывала у него отвращения. Но если бы никто не делал расчетов вместо него, сам он этим не занимался бы. Под покровительством Латремуя он занимает свое место в окружении Карла VII. В решающем и очень деликатном деле, при освобождении Орлеана, он несомненно играет первостепенную роль рядом с Жанной д'Арк, уступив, разве что, лишь самой Орлеанской Деве. Аббат Бурдо показал, что на «особый характер» этой роли раньше «не обращали внимания»: в 1445 году, вновь, «когда шел процесс, призванный восстановить доброе имя Жанны, и давал показания Дюнуа, в ту эпоху, когда никто не стал бы хвастаться близким знакомством с маршалом…, он изображает Жиля главой военных вождей, руководивших освобождением».[7] Однако роль военачальника сводилась тогда к личному авторитету грансеньора и стойкости воина. Пользуясь советами Лажюмельера, Жиль безусловно был способен держать речь на советах перед битвами. Но что самое важное, в битвах он способен вести своих людей вперед и наносить решающие удары.

Латремуй выдвинул его на ключевые позиции. Но за собой он оставил то, что относилось к расчетам, к политике. Если бы молодой барон Рэ умел интриговать, Латремуй не позволил бы ему стать маршалом.

Не будь Латремуя, наш безрассудный вертопрах никогда не занял бы такого места в истории. Но не будь он тем ветреным глупцом, каким мы видим его сегодня, Латремуй никогда бы не воспользовался его услугами.

8. ГЛУПОСТЬ ЖИЛЯ ДЕ РЭ

Обычно не замечают, что в чудовищности Жиля де Рэ присутствует некая странность: маршал Франции — глупец!

Но личность Рэ завораживает нас. Гюисманс, впадая в другую крайность, видел в нем одного из самых образованных людей своего времени!

У Гюисманса не было на это никаких оснований, кроме разве что одного. Маршал де Рэ, как и он сам, обожал церковную музыку и пение. Вот на чем основывает он свои поверхностные выводы, которые ничего не доказывают.

Однако Гюисманс лишь последовательно выразил общее впечатление. Масштаб личности Рэ и в особенности его чудовищный облик в любом случае поражают. В его непринужденности проглядывает благородство, которое он сохранил, даже когда в слезах раскаивался. В явленности чудища присутствует суверенное величие. Оно уживается со смирением несчастного человека, который во всеуслышание заявляет об ужасах своих преступлений.[8]

Это величие в некотором смысле совместимо с той глупостью, о которой я говорю. И действительно: различие между глупостью Жиля де Рэ и глупостью в ее обыденном понимании велико. В сущности речь идет о суверенном безразличии, с которым он платил двойную цену за то, что доставляло ему удовольствие… Такое безразличие, такая рассеянность были смешны. Но Жиль, конечно, не снисходил до того, чтобы обращать на это внимание.

Я уже показал, каким образом злоупотреблял доверчивостью Жиля соблазнивший его Прелати. Жиль так и не избавился от привязанности к нему, проявив ее даже в последний день своей жизни. Он долгое время доверял и Бриквилю, который гнусно вымогал у него доверенность на право действовать от его лица (с. 91).

Самыми странными кажутся его отношения с Латремуем, — с тем, кто насмехался над ним и кого Рэ, не желая того, ввел в заблуждение! С тем человеком, который хотел «вдохновить его на дурные дела».

В жизни Рэ почти не было ситуаций, в которых не проявлялось бы это крайнее равнодушие, некая рассеянность, сменявшаяся жестокостью. Чуждый осторожности, он был словно ввергнут во власть своих влечений, не подчиненных рефлексии: достаточно представить себе всю абсурдность случая в Сен-Этьене! В частности, этими ребяческими выходками изобилует его поведение на суде. Вначале он оскорбляет судей, но затем внезапно, — нам непонятна причина такой перемены, — бросается в слезы, признает свою вину, подробно повествуя о своих постыдных деяниях.

Защищается он неумело, бросаясь из крайности в крайность, противореча самому себе.

Я настаиваю: перед нами ребенок.

Но этот ребенок обладал состоянием, казавшимся ему безграничным, и почти абсолютной властью.

В принципе, возможности у инфантильности невелики, но инфантильность Жиля де Рэ, дополненная таким богатством и такой властью, раскрыла перед ним трагические возможности.

В глубине души Жиль был ребенком, но в преступлениях сущность его не проявилась до конца.

Его ребяческая глупость, обагренная кровью, обретает трагическое величие.