Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920–1930-х годах - [14]

. Недаром в сентябре 1922 г. появился приказ ГПУ, который отмечал, что в своих официальных заявлениях в различные инстанции, а также в частных разговорах многие бывшие и настоящие сотрудники ГПУ указывают на своё участие в тех или иных агентурных разработках, а также в исполнении приговоров, «что расшифровывает методы нашей работы».

Все чекисты обязывались дать подписку о сохранении в тайне сведений о работе ГПУ и могли разглашать только название своей штатной должности; нарушителей предписывалось «немедленно арестовывать и предавать суду»[47]. Но эта мера работала не очень эффективно – чекисты любили похвастать своей работой и в общении между собой, и в разнообразных ходатайствах либо доносах.

Например, заведующий снабжением механико-монтажного цеха Кузнецкого металлургического комбината 27-летний А.Н. Таран в июне 1933 г. обвинялся Сталинской горКК ВКП(б) в том, что «клеветал на советскую власть и Красную Армию, заявляя, что, будучи работником ОГПУ на Украине, он, Таран, расстреливал десятки белых, а 5-й Латышский батальон расстреливал по 500 человек...» Работавший в Омске и Томске арестованный в 1938 г. особист П.А. Егоров, доказывая свою лояльность, в письме Сталину из лагеря заверял вождя, что всегда был «беспощаден к врагам народа, и не только агентурным и следственным путём боролся с ними, но много, много сам физически уничтожал их». Другой арестованный чекист – оперативник контрразведывательного отдела УНКВД по Алтайскому краю И.И. Виер-Ульянов – уверял судей трибунала: «Я сам боролся с врагами народа, не одну сотню я арестовал и расстрелял этих врагов»[48].

Рядовой кузбасский чекист С.М. Замарацкий на партсобрании в 1937 г. упоминал о регулярных «свадьбах» в Кузнецком домзаке в конце 1920-х гг. (этот термин употреблялся и чекистами Белоруссии 1930-х, что говорит о его универсальности). В середине 20-х годов, когда численность работников карательного ведомства была наименьшей и когда на иной второстепенный сибирский округ приходилось в год всего несколько арестованных по политическим делам, порядки в тюрьмах были очень жестокими и бессудные расправы в них случались нередко. Крайней жестокостью к заключенным отличались начальник Щегловского (Кемеровского) домзака Ф.А. Брокар, начальник Минусинской тюрьмы Г. Керин. Начальник Тобольского исправтруддома И.С. Гомжин в 1926 г. оказался под судом за самовольный расстрел заключённых, но был осуждён условно и благополучно продолжил карьеру в тюремном ведомстве[49]. Менялись начальники тюрем очень часто, поскольку самые разные злоупотребления в их среде носили повальный характер.

«Произведено способом гражданской войны...»

Наличие широкой практики осуждения к высшей мере наказания в сравнительно либеральные нэповские времена тревожило многих представителей правоохранительных структур. В письме прокурора Северо-Западной области О. Васильева от 12 сентября 1924 г., направленном в обком РКП(б) и контрольную комиссию, говорилось, что «народная прокуратура подписывает расстрелы, как будто курит папиросы. Центровики (то есть московские власти – А.Т.) хворают от ленинградских расстрелов. Тов. Калинин рыдает, когда присылают ему приговоры с расстрелом...»[50]. На окраинах, где режим особенно не чувствовал себя в безопасности, в те же годы процветали массовые расправы под видом уничтожения бандитских элементов.

В Сибири, на Дальнем Востоке, Северном Кавказе в середине 1920-х гг. был действительно крайне развит уголовный бандитизм (зачастую с политической окраской), с которым шла настоящая война. Чекистские начальники средств не выбирали. Начальник Забайкальского губотдела полпредства ОГПУ по Дальне-Восточному краю В.С. Корженко в сентябре 1925 г. был отозван в Москву и отдан под суд за внесудебные расстрелы участников уголовных банд. Сильно наказывать его не стали – некоторое время спустя Корженко был возвращён на руководящую работу в ОГПУ.

Постановлением ВЦИК Сибирский край объявлялся неблагополучным по бандитизму в ноябре 1925 – январе 1926 г. и с 1 декабря 1926 по 1 марта 1927 г. Это означало, что власти края получали исключительные полномочия. Создавалась специальная чекистская двойка, состоявшая из полпреда ОГПУ по Сибкраю И.П. Павлуновского и его заместителя Б.А. Бака, которая заочно рассматривала дела на уголовников, причём большую их часть приговаривала к расстрелу. Зимой 1925-1926 гг. органами ОГПУ и милиции Сибири было ликвидировано 23 банды численностью 529 чел. Однако только 24% дел, рассмотренных чекистами во внесудебном порядке, разрешённом особым постановлением ВЦИК, с ноября 1925 по январь 1926 г. (тогда из 1605 осуждённых высшую меру получили около половины – 752, в т.ч. многие пособники бандитов), касались собственно членов бандгрупп, а три четверти попавших на двойку являлись грабителями, ворами и т.д. В 1927 г. во внесудебном порядке по краю было осуждено к расстрелу 652 чел., а к заключению в концлагерь значительно меньше – 419. Таким образом, власти с помощью жестоких внесудебных расправ пытались очистить Сибирский край не столько от бандитов, сколько от уголовников вообще