Пробуждение Рафаэля - [4]

, на внутренней калитке.

Против жёлтого, неурочного света темнели силуэты людей, неясные и незнакомые, кроме одного — мужчины много старше остальных, который стоял в стороне, наблюдая, как другие растягивают что-то голое и бескостное, как свежеснятая, но ещё не разделанная шкура.

Мута успела узнать это что-то своих жутких видений и, заметив блеск большого свежевочного ножа, поняла, что всё начинается снова, и поползла на четвереньках назад сквозь заросли ракитника и колючего можжевельника по жёсткой поросли дикого тимьяна. Когда она наконец поднялась на ноги, ладони её кровоточили, но перед глазами продолжало стоять его лицо, подкрепляя подозрения, что убийцы вновь собираются, как позже соберутся вороны над двойными холмами Урбино (двуличными холмами, по выражению мэра).

Она вернулась домой по старой козьей тропе, бежавшей среди деревьев-пугал. В Сан-Рокко зажгла сухой сук и в его неровном свете прошла, ступая по рассыпанной по земле черепице с развалин кухни, в густую тень, где находился люк в её подвал. Она с колотящимся сердцем дважды совала пальцы под слой мха, скрывавший его, и отдёргивала их, сознавая опасность, какую представлял собой больной или попавший в ловушку волк; об этом рассказывал ей отец в те времена, когда горы кишели волками. Она положила руку на рукоятку ножа, висевшего на поясе; факел и нож придали ей мужества, и, подняв наконец крышку люка, она отступила в сторону.

Когда ничего не случилось, Мута осторожно подошла к лестнице, ведущей вниз; оттуда резко пахнуло кровью и звериной мочой. На сей раз это был реальный волк, хотя демоны подземелья часто набрасывались на неё с такой силой, что она теряла сознание и приходила в себя с синяками на голове, с вывихнутым плечом. Она вытащила из-за пояса нож и выставила перед собой факел. Потёки смолы попали в пламя, и на мгновение во тьме у основания лестницы вспыхнули два жёлтых пятна, словно искры от соснового факела. Глаза метнулись к Муте, и она почувствовала лицом жёсткую щетину окровавленной волчьей морды. Миг — и он сбил её с ног. Она выбросила вперёд руку с ножом, волчьи челюсти сомкнулись на её запястье, как изуродованные челюсти старого гончака — на палке, которую она швырнула в него сегодня; она выронила нож и ждала, что сейчас волк мотнёт головой и раздастся хруст кости. Волчьи клыки прокусили кожу; она почувствовала, как налетевший на неё призрак оттолкнул её, промелькнул над ней. Затем поняла, что свободна. Волк скрылся.

Она подобрала нож и спустилась по лестнице в подвал. Газеты, которыми помещение было оклеено от пола до потолка, висели клочьями там, где волк скрёб когтями стены, пытаясь выбраться. Коврик пропитан кровью, на всём земля, осыпавшаяся со свода, шкаф опрокинут. Но припасы нетронуты, даже форель, подвешенная для копчения, в целости и бочонок с водой. Возможно, волк был слишком перепуган, чтобы есть и пить, или слишком болен. Страх воды, вспомнилось Муте, — это признак жестокой болезни.

ЧУДО № 3 ПЕРСТ ФОМЫ НЕВЕРНОГО

— Эй, Примо, ты говорил с кем-нибудь о том, что случилось в Сан-Рокко? — спросил бармен в баре «Рафаэлло» в Урбино.

Он налил вторую порцию граппы своему приятелю Примо, мэру, который зашёл купить еженедельный лотерейный билет — редкий безнадёжный кивок удаче, не замечавшей его. Бывший коммунист, превратившийся в циника вследствие неспособности прежней свой партии зажечь итальянских рабочих, мэр стал ещё большим циником после 1991 года, когда итальянская компартия раскололась на два крыла и его уговорили присоединиться к не-коммунистической-но-всё-таки-относительно-левой PDS, или Partito Democratico della Sinistra.[4]«Более сбалансированное объединение», — утешала его жена, на что он отвечал: «Ну конечно, более сбалансированное, сидит на заборе, свесив яйца по обе стороны».

— А что такого случилось в Сан-Рокко? — спросил он.

— Брось, Примо, не прикидывайся. Мне-то можешь доверять.

— Ты о том, что случилось неделю назад на свиноферме?

— Нет, об этом любой может догадаться. Парень вроде Доменико Монтанья, который работает на консорциум, парень с прошлым, который слишком много пьёт, слишком много болтает, — с таким рано или поздно должно было произойти несчастье. Сам знаешь, я говорю о том, что случилось много лет назад.

— Ну, жене. Жене рассказал.

— Понятное дело, жене, всё рассказывают жёнам… Больше никому?

— Ты, Франко, знаешь хоть кого-нибудь, кто любит таких, которые болтают, которые поднимают шум? В конце концов, кроткие наследуют землю, разве им этого мало? — Примо, кому были знакомы несговорчивый характер местных, и бесплодность земли, видел в этом обещанном наследии последнюю шутку Старика. — Давайте, кроткие и скромные, вся эта пыль да камни — ваши. Судный день ещё не скоро настанет, придётся им подождать, — сказал Примо и добавил: — А чего они ещё могут желать?

Франко налил себе и приятелю ещё по стаканчику граппы.

— Ты думаешь, где-нибудь в других местах не так, как у нас?

— Откуда мне знать, парню, который всю жизнь прожил в Италии?

— Я тоже, съездил только разок в Лурд, когда жена ещё была жива, да покоится она с миром, какого не знала при жизни. Но мой брат, Беппо, который перебрался в Чикаго, тот всегда говорит…