Пробуждение Рафаэля - [27]

После всех исправлений, сделанных спонсорами, остался следующий текст: «Рафаэль воплотил взгляды гуманистов эпохи Возрождения, людей, полагавших, что занятия наукой и изучение таких языческих мыслителей, как Платон и Цицерон, способны увести человечество от мысли о врождённой греховности в сторону крепнущей веры в возможности личности».

Неплохое успокоительное. Но это их каталог, их картина, убеждала себя Шарлотта, которая, трудясь над ней, старалась ничем не проявить собственную индивидуальность. В последнее время, возможно, оттого, что работа происходила в доме Рафаэля, она стала разговаривать с ним во сне. И хотя, просыпаясь, она не помнила самих слов, всё же в ней оставалось ощущение изысканности строя и текучести того языка прошлых столетий. Я — истолковательница, говорила себе Шарлотта, археолог, проникающий сквозь слои краски предыдущих реставраторов к скрытой под ними истине; или, кем порой она казалась себе, переводчица. Подобно переводу, реставрация неизбежно несёт на себе отпечаток обычаев, пристрастий и политической жизни эпохи, в которую она производилась; каждый переводчик или переводчица отбрасывает тень от своего источника света. К примеру, Мута на портрете, заточённая в монастыре своей славы, стала для Шарлотты символом всех молчащих женщин в мире, за которых некому говорить, женщин, невидимых за завесой молчания.

♦

Каждый день, заканчивая работу во дворце, Мута приходила понаблюдать за приятной голубоглазой иностранкой, которая бережно возвращала к жизни другую немую, дарила ей молодость осторожными пальцами. Она вглядывалась в лицо на картине (окно в стене — ещё один ночной сторож) и беззвучно говорила ей: «Знаю, чему ты была свидетельницей, я вижу волка в твоих глазах. Ты умеешь хранить тайну так же, как я». Сегодня, заметив, что тонкие морщинки на нарисованном лице исчезли и пожелтевшая кожа вновь посвежела и на ней заиграл румянец, Мута почувствовала и зависть, и обиду на милосердные пальцы. Почему надо было возвращать жизнь другой немой, а не ей, подумала она и внезапно застыла, увидев, как толпа расступилась, пропуская высокого человека, тень того, полузабытого, которого уже с трудом могла себе представить. Она ждала, что он узнает её, и следила за его взглядом, скользящим по лицам и не замечающим её, словно она была такой же бесплотной, как та, с портрета на стене. Он ли это? Они оба вернулись?

♦

— Несомненно, она выглядит моложе, нежели, помнится, была раньше, — говорил граф. — Будто подруга детства, которая чудесным образом осталась прежней, в то время как сам я постарел.

Шарлотта с сожалением поняла, что он, видимо, ожидал от неё комплиментов своей проницательности, какие с такой щедростью расточают итальянцы. Беспомощная, когда дело касалось светской болтовни, она стала лишь ещё сдержаннее.

— Обратили вы внимание на то, как расчистка обнажила технику сфумато, которой Рафаэль обучился во Флоренции?

— Благодаря этому его цвета так неуловимо переходят один в другой, — ответил он. — Как дым, тающий в воздухе.

— Подобная тонкость переходов — заслуга Шарлотты, — вмешался в их разговор Паоло. — Она подлинный художник.

Шарлотта покраснела от смущения:

— Я лишь знаю своё ремесло, не больше. Ретушь — прописка утраченных мест — единственное, в чем я сильна.

Она не прикидывалась скромницей. Масло, акрил, акварель; фигуративная живопись, экспрессионизм, сюрреализм — в своё время она всё перепробовала. Беда была в том, что она не могла найти себя в живописи и не видела смысла множить толпу посредственностей, вопящих: «Я! Я! Я! Посмотрите на меня! Смотрите, какая я оригинальная, какая неповторимая!» Лишённая творческой искры (о чем Джон не стеснялся постоянно напоминать ей), она предпочла реставрировать существующие шедевры, а не добавлять свою долю в кучу мусора. И тем не менее она была довольна, что удалось воскресить кремовую кожу Муты, пусть даже её изумрудное с розовым бархатное платье теперь так сияло, что один из критиков издевательски назвал реставрированную картину: «„Бенеттон" Рафаэль»,[44] отозвавшись о ней почти в тех же выражениях, что и о реставрированном потолке Сикстинской капеллы.

— Анна и Паоло намного более моего сведущи в современных научных методах реставрации, — сказала Шарлотта, признательная своим помощникам, не выказавшим ни малейшего возмущения её саморекламой. Анна, обладавшая скромным талантом, зато невероятно старательная, похоже, была рада держаться в тени, Паоло же по большей части занимался химическими анализами. — Когда я начинала заниматься реставрацией, она в куда меньшей степени была точной наукой, — признала Шарлотта.

Граф Маласпино повернулся к «Муте», которая смотрела на него с холста своими странными косящими глазами.

— Это след пентименто? — спросил он, указывая длинным тонким пальцем. — Вот тут, на её брови? — Он имел в виду шрам, открывшийся после того, как Паоло и Анна смыли старую ретушь.

След тянулся справа через лоб Муты, пересекал бровь и скрывался в глазной впадине; им, возможно, и объяснялся её упрямый, слегка косящий взгляд, отчего от всего её облика веяло подспудной напряжённостью, за что Паоло прозвал её