Пробуждение - [7]

«Художественное воспроизведение лиц и событий», живые, увлекательные очерки характеров В. Г. Белинский относил к важным достоинствам мемуаров[13]. Искусство такого изображения современников дается не каждому мемуаристу: А у М. Н. Герасимова — это как бы органическое свойство его манеры писать. Десятки полнокровных образов солдат и офицеров, неповторимых в своей индивидуальности, встают со страниц его книги. В немалой степени их индивидуальность проявляется и в диалогах, умело воспроизводимых автором.

Эти качества сближают мемуары Герасимова с художественной литературой, но, конечно, не делают их беллетристикой.

«...Если писатель сумеет отвлечь от каждого из двадцати — пятидесяти, из сотни лавочников, чиновников, рабочих наиболее характерные классовые черты, привычки, вкусы, жесты, верования, ход речи и т. д.; — отвлечь и объединить их в одном лавочнике, чиновнике, рабочем, — писал М. Горький, — этим приемом писатель создаст «тип», — это будет искусство»[14]. Без такого обобщения нет искусства, но в мемуарах оно было бы недопустимой вольностью. Здесь никакой домысел, никакие прибавления к характеристикам героев и событий нетерпимы. Явления, людей мемуарист обязан изображать такими, какими они были в действительности, не видоизменять их характеристики ради художественного совершенства. Белинский, так ратовавший за изящную форму мемуаров, признавал их в первую очередь как произведения, «совершенно чуждые всякого вымысла, ценимые только по мере верной и точной передачи ими действительных событий»[15].

Разница в способах обобщения в основном и составляет ту грань, которая отделяет воспоминания от художественной литературы. Мемуарист не может черты, подмеченные у разных лиц, соединять в одном образе или «исправлять» реально существовавшую личность. Он ограничен лишь правом выбора — каких людей, какие явления изображать, какие факты описывать. Разумеется, наиболее типичных представителей той или иной среды, наиболее типичные явления, отсеивая все то, что случайно, не отражает характера среды, эпохи, а потому и не имеет общественного значения. Фотографическое, протокольно-педантичное фиксирование всего подряд никогда еще не делало мемуары произведением литературы. Бальзак, может быть. в очень резкой, категоричной, но все же остроумно-яркой форме высказал мысль, не постороннюю и для мемуаров: «Нагромождение фактов — вернейший признак умственного бесплодия. Суть искусства в том, чтобы выстроить дворец на острие иглы...»[16]. В отсевании ненужного союзником автора выступает и память. В. Г. Короленко не обо всем жалел, чего она не удержала. «Много лет прошло с тех пор, как читатель первого тома «Истории моего современника» расстался с его героем, — писал он, — и много событий залегло между этим новым прошлым и настоящим. В этом отдалении от предмета рассказа есть свои неудобства, но есть также и хорошие стороны. В туманных далях исчезает, быть может, много подробностей, которые когда-то выступали на первый план, в более близкой перспективе. Но зато самая перспектива расширяется. То, что сохраняется в памяти, выступает на более широком горизонте, в новых отношениях»[17].

Сказанное вовсе не значит, что мемуарист должен заботиться только о крупных фактах и сторониться деталей. В иной детали заключено очень многое. У М. Н. Герасимова есть такая картинка. Выспавшись после весьма успешного ночного поиска, он идет к солдатам-разведчикам, думая, что они будут смотреть на него «по-особому, да и сами будут выглядеть по-иному». Но он был разочарован. Эти герои минувшей ночи словно забыли о том, что совершили: взводный Анисимов проверял чистку оружия после разведки, Голенцов рассматривал свою физиономию после бритья, остальные отдыхали и на Герасимова смотрели «как всегда». Здесь пучок деталей, но как они характеризуют русского солдата, совершившего подвиг и даже не подозревающего, что это подвиг! Никакими глубокомысленными рассуждениями не заменить эффекта этих конкретных штрихов.

Столь же сильной стороной книги является диалог. Право воспроизводить его у мемуариста такое же, как и право помнить детали. Ведь показать людей в действии немыми, бессловесными, нерассуждающими — не значит изобразить их правдиво, и насколько верна поднятая памятью деталь, не занесенная ни в какие протоколы, настолько же верным может быть и диалог. Недаром, вспоминая о давно минувших днях, люди в обычной житейской практике рассказывают, что по такому-то поводу сказал такой-то, как ему ответил другой, как отнеслись к этому разговору слышавшие его и т. д. Мысли, суждения, высказанные вслух и нигде не зафиксированные, часто объясняют действия и поступки людей, раскрывают их смысл и мотивы. Что останется от мемуаров Герасимова, если их освободить от диалога? Какими бессодержательными станут Муромцев, Голенцов, Бек и немногословный вахмистр Перекатов с его «Будьте благонадежны, ваше благородие».

Описать действительные события, воссоздать образы реальных лиц, не поступаясь фактической достоверностью, и в то же время достигнуть художественного мастерства — задача весьма трудная. Приемы и средства, широко привлекаемые беллетристами, в мемуарах сводятся к крайнему минимуму. Современная критика выработала ясный взгляд на мастерство мемуаристов: «Воспоминания требуют художественности особого рода. Когда речь идет о достоверной основе, успех дела решает не полет воображения, не творческая фантазия — она может даже и повредить! — а в первую очередь верно направленное и острое художническое зрение, зоркость наблюдения, глубина понимания чужой души, чужого умонастроения и чувства»