Проблески золотого детства - [70]

Он преподавал арифметику. Я ее знал немного, потому что моя бабушка учила меня дома немного языку и арифметике. Я смотрел в окно на красивое дерево пинал, сверкающее на солнце. Нет другого дерева, которое так сияет на солнце, потому что каждый листочек танцует отдельно и все дерево превращается почти что в хор — тысячи сияющих танцоров вместе, но все по отдельности.

Это очень странное дерево, потому что все остальные деревья вдыхают двуокись карбона, а выдыхают кислород только днем… Если я ошибусь, вы можете исправить меня, потому что вы знаете, что я не химик и не ученый. Но это дерево выдыхает кислород двадцать четыре часа в день. Вы можете спать под этим деревом, но не под другими, потому что они, опасные для здоровья. Я смотрел на дерево, листья которого плясали на ветру, и солнце освещало каждый листочек, и сотни попугаев просто перепрыгивали с одной ветки на другую, наслаждаясь. Им ведь не надо было ходить в школу.

Я смотрел за окно, и учитель Кантар накинулся на меня.

Он сказал: «Лучше всего схватывать все с самого начала».

Я сказал: «Я совершенно с этим согласен. Я тоже хочу с самого начала организовать все так, как это должно быть».

Он сказал: «Почему ты смотрел в окно, когда я объяснил арифметику?»

Я сказал: «Арифметику надо слушать, а не видеть. Мне не надо видеть ваше прекрасное лицо. Я смотрел в окно, чтобы избежать этого. Что касается арифметики, вы можете задать мне вопрос; я слышал это и знаю это».

Он спросил меня, и это было начало очень длинной беды — не для меня, а для него. Беда была в том, что я ответил правильно. Он не мог поверить в это и сказал: «Прав ты или нет, я все равно накажу тебя, потому что неправильно смотреть в окно, когда учитель объясняет».

Меня вызвали к нему. Я слышал о способе наказания, он был таким же человеком, как маркиз де Сад. Со своего стола он взял коробку с карандашами. Я слышал ой этих знаменитых карандашах. Он вставлял один из карандашей между нашими пальцами, потом сжимал руки, спрашивая: «Хочешь еще? Надо еще?» маленьких детей! Он определенно был фашистам. Я говорю, чтобы это было записано: в людях, которые выбирают профессию учителей, есть что-то неправильное. Возможно, это желание господствовать или жажда власти; возможно, все они немного фашисты.

Я посмотрел на карандаши и сказал: «Я слышал об этих карандашах, но перед тем, как вы зажмете их между моими пальцами, помните, это будет вам дорого стоить, возможно, даже вашей работы».

Он засмеялся. Я могу сказать вам, что он был похож на чудовище в кошмарном сне, смеющееся над вами. Он сказал: «Кто может помешать мне?»

Я сказал: «Это не главное. Я хочу спросить: разве незаконно смотреть за окно, когда учат арифметике? И если я могу ответить на вопросы и готов повторить все слово в слово, тогда что же такого, что я смотрю в окно? Тогда зачем же было в классе сделано окно? Для какой цели? Ведь весь день кто-то чему-то учит, а ночью окно не нужно, потому что смотреть в него некому».

Он сказал: «Ты создаешь проблемы».

Я сказал: «Это правда, и я пойду к главному учителю, чтобы узнать, законно ли меня наказывать, когда я правильно ответил на ваш вопрос».

Он немного смягчился. Я был удивлен, потому что слышал, что он не был тем человеком, которого можно было бы смягчить.

Я тогда сказал: «А потом я пойду к председателю муниципального комитета, который следит за этой школой. Завтра я приду с полицейским комиссаром, так, чтобы он увидел своими собственными глазами, что вы практикуете тут».

Он задрожал. Это не было видно остальным, но я могу видеть такое, что другие могут упустить. Я могу не видеть стены, но я не могу упустить мелочи. Я сказал ему: «Вы дрожите, хотя вы не признаете этого. Но мы посмотрим. Сначала ведите меня к директору».

Я пошел, и тот сказал: «Я знаю, что этот человек мучает детей. Это незаконно, но я ничего не могу сказать, потому что он старейший учитель в городе, и отцы, и деды почти всех учеников учились у него. Никто не может поднять на него руку».

Я сказал: «Мне все равно. Мой отец был его учеником, так же, как и мой дед. Меня не волнует ни мой спец, ни мой дед, на самом деле, я в действительности не имею отношения к этой семье. Я жил вдалеке от них. Здесь я иностранец».

Директор сказал: «Я сразу увидел, что ты чужак, но, мой мальчик, не создавай ненужных бед. Он будет мучить тебя».

Я сказал: «Это не легко. Пусть это будет началом моей борьбы против мучений. Я буду бороться».

И я ударил кулаком — конечно, это был всего лишь маленький детский кулак по его столу и сказал: «Меня не волнует образование, но я должен заботиться о своей свободе. Никто не может без необходимости унижать меня. Вы должны мне показать образовательный устав. Я не умею читать, и вы должны мне показать, незаконно ли смотреть в окно, даже если я могу правильно ответить на все вопросы».

Он сказал: «Если ты ответил правильно, то совершенно не имеет значения, куда ты смотрел».

Я сказал: «Пойдемте со мной».

Он взял образовательный устав, старинную книгу, которую он всегда носил с собой. Я не думаю, что кто-то когда-нибудь читал ее. Директор сказал учителю Кантару: «Лучше не унижать этого ребенка, потому что он может дать вам сдачи. Он легко не сдастся».