Проблески золотого детства - [54]

Она умерла до того, как я приехал к ней, ровно за двенадцать часов. Это было долгое путешествие из Бомбея в маленькую деревушку, но она настояла на том, чтобы никто до моего приезда не прикасался к ее телу; и затем, все что я решу должно было быть сделано. Если я захочу, чтобы ее тело было сожжено, хорошо. Если я захочу, чтобы се тело было похоронено, тоже хорошо. Если я захочу сделать что-нибудь еще, тогда это тоже будет хорошо.

Когда я добрался домой, я не мог поверить своим глазам: ей было восемьдесят лет, а она выглядела такой молодой. Она умерла двенадцать часов назад, но все еще не было признаков разложения. Я сказал ей: «Нани, я приехал. Я знаю, что в этот раз ты не сможешь мне ответить. Я просто говорю, чтобы ты услышала. Не нужно отвечать». И вдруг, почти чудо! Там был не только я. но и мой отец, вся моя семья. На самом деле, собралась вся округа. Все они видели одно: из ее левого глаза скатилась слезинка - через двенадцать часов!

Врачи — отметь это, пожалуйста, Деварадж — подтвердили ее смерть. Мертвецы не плачут; даже живые редко это делают, что же говорить о мертвых! Но это была слеза. Я принял ее за ответ, что еще мог я ожидать? Я зажег огонь на ее погребальном костре, как она хотела. Я не сделал это даже для тела моего отца.

В Индии это почти закон, что старший сын должен поджечь погребальное ложе своего отца. Я не сделал этого. Что касалось тела моего отца, я даже не пошел на его похороны. Последние похороны, на которых я был, были похороны моей Нани.

В тот день я сказал своему отцу: «Слушай, папа, я не смогу прийти на твои похороны».

Он сказал: «Что за ерунду ты говоришь? Я все еще жив».

Я сказал: «Я знаю, что ты еще жив, но сколько ты еще проживешь? Только вчера Нани была жива; завтра тебя может не быть. Я не хочу загадывать. Я хочу сказать прямо сейчас, что я не приду ни на одни похороны, после похорон моей Нани. Поэтому, пожалуйста, прости меня, я не приду на твои похороны. Конечно, там тебя уже не будет, поэтому я прошу прошения сегодня».

Он понял и был, конечно, немного шокирован, но сказал: «Хорошо, если ты так решил, но кто подожжет мой погребальный костер?»

В Индии этот вопрос имеет огромное значение. Обычно это делает старший сын. Я сказал ему: «Ты уже знаешь, что я бродяга, у меня ничего нет».

Магга Баба, хотя он был совершенно беден, имел две вещи: свое одеяло и свою маггу — чашку. У меня нет ничего. Хотя я живу как король. У меня ничего нет. Мне ничего не принадлежит. Если однажды ко мне кто-то придет и скажет: «Оставь этот дворец», — я немедленно его покину. Я даже не буду брать с собой вещи. Мне ничего не принадлежит. Вот так однажды я покинул Бомбей. Никто не мог поверить, что я уеду так легко, ни разу не оглянувшись.

Я не мог пойти на похороны моего отца, но я заранее попросил его разрешения, задолго, на похоронах моей Нани. Моя Нани не была саньясинкой, но она была саньясинкой в другой смысле, во всех, кроме того, что я не дал ей имя. Она умерла в оранжевом. Хотя я не просил ее носить оранжевое, но в тот день, когда она стала просветленной, она перестала носить свои белые одежды.

В Индии вдова должна носить белое. А почему только вдова? Чтобы она не была красивой естественная логика. И она должна обривать голову! Смотрите… как назвать этих ублюдков! Чтобы сделать женщину уродливой, она обрезают ее волосы и не позволяют носить никакой цвет, кроме белого. Они забирают из ее жизни всю красочность. Она не может посещать празднества, даже свадьбу собственного сына или дочери! Сам праздник для нее под запретом.

В тот день, когда моя Нани стала просветленной, я помню — я должен заметить это — было 16 января 1967 года. Я без колебания говорю, что она была моей цервой саньясинкой, она была моей первой просветленной саньясинкой.

Вы оба врачи, и вы хорошо знаете доктора Аджита Сарасвати. Он был со мной почти двадцать лет, и я не знаю больше никого, кто был бы так откровенен со мной. Вы удивитесь, узнав, что он ждет снаружи… и существует большая возможность того, что он почти готов, чтобы стать просветленным. Он пришел, чтобы жить здесь, в коммуне; это было для него сложно, особенно как индийцу, покинуть свою жену, детей и свою профессию. Но он не мог жить без меня. Он готов отказаться от всего. Он ждет снаружи. Это будет его первым интервью, и я чувствую, что это будет и его просветление. Он заслужил это, и заслужил это, преодолев огромные трудности. Быть индийцем и быть полностью со мной — это не простая работа.

Сколько времени?

«Без пятнадцати девять, Ошо».

У меня осталось пять минут. Это так бесконечно прекрасно… Нет, это просто великолепно. Нет, человек не должен быть жадным. Нет, я последовательный человек… последовательно, нет… и помните, что я не говорю «нет» как отрицание. Для меня «нет» - это самое прекрасное слово в вашем языке. Я люблю его. Я не знаю, любит ли его кто-то еще или нет, но я люблю.

Вы рождаетесь пациентами… а я врач. Время пришло. Все должно прийти к полной остановке.

БЕСЕДА СЕМНАДЦАТАЯ

Хорошо. Первые слова, которые сказал мне Аджит Сарасвати прошлой ночью, были: «Ошо, я никогда не ожидал, что сделаю это». Конечно, те, кто там были, подумали, что он говорит о том, как он пришел жить в ашрам. И это тоже верно, уместно, потому что я помню первый день, когда он приехал, чтобы увидеть меня, это было двадцать лет назад. Чтобы только взглянуть на меня, ему пришлось спрашивать разрешения у жены. Поэтому те, кто были здесь, поняли, естественно, что он никогда не ожидал, что он приедет сюда, оставив своих детей, жену и очень хорошую практику. Оставить все, просто чтобы быть здесь, со мной… это подлинный смысл оставления. Но я понял, он не это имел в виду.