Проблески золотого детства - [33]

Даже когда я был молодым, в Индии была распространена практика красть детей богатых родителей, а потом шантажировать их, что если они не заплатят, то они отрежут ребенку руки. Если они платили, то могли сохранить ребенку руки. Иногда шантажировали ослеплением, или, когда родители были действительно богаты, тем, что ребенок будет убит. Чтобы спасти ребенка, бедные родители были готовы сделать все, что угодно.

Дважды меня пытались похитить. Меня спасли две вещи: мой конь, который был действительно сильным арабским скакуном; и Бхура, слуга. Мой дедушка приказал ему стрелять в воздух — не в людей, которые пытались меня похитить, потому что это противоречит джайнизму, но можно стрелять в воздух, чтобы напугать их. Конечно, бабушка шепнула Бхуре: «Не беспокойся о том, что говорит мой муж. Сперва ты можешь стрелять в воздух, но если это не сработает, помни: если ты не застрелишь тех людей, то я застрелю тебя». А она была действительно хорошим стрелком. Я видел, как она стреляет, она всегда попадала в яблочко. Она была как Гудия - ничего не упускала.

Нани была во многом похожа на Гудию, очень похожа, если сравнивать детально. Она всегда попадала в точку, никогда мимо. Есть люди, которые ходят вокруг да около, вам приходится прилагать усилия, чтобы понять, чего они в действительности хотят. Это не ее путь; она была точной, математически точной. Она сказала Бхуре: «Помни, если ты придешь домой без него, просто с сообщением, что его украли, я застрелю тебя на месте». Я знал, Бхура знал, мой дедушка знал, потому что хотя она сказала это Бхуре на ухо, это был не шепот; он был достаточно громким, чтобы его услышала вся деревня. Она это подразумевала, она всегда говорила правду.

Мой дедушка выглядел смущенным. Я не смог удержаться; я громко засмеялся и сказал: «Почему ты смутился? Ты слышал ее. Если ты настоящий джайн, то прикажи Бхуре ни в кого не стрелять»-.

Но прежде чем мой дедушка смог что-то сказать, моя Нани сказала: «Я приказала это Бхуре также и от твоего лица, поэтому молчи». Она была такой женщиной, что могла бы застрелить даже моего дедушку. Я знал ее — я не имею в виду буквально, но метафорически, и это более опасно, чем буквально. Поэтому он промолчал.

Дважды я был почти украден. Один раз моя лошадь принесла меня домой, а в другой раз Бхуре пришлось стрелять из ружья, в воздух, конечно. Может быть, если бы понадобилось, он бы стрелял в человека, который пытался меня похитить, но нужды не было, так он спас себя и дедушкину религию.

С тех пор, странно, это кажется очень, очень странным, потому что я никому не причинял вреда, все же я был в опасности много раз. Было много покушений на мою жизнь. Я всегда удивлялся, поскольку жизнь рано или поздно кончится сама по себе, почему кто-то заинтересован прекратить ее в середине. Ради чего? Если бы я убедился, что это нужно, то я бы перестал дышать прямо сейчас.

Я однажды спросил человека, который пытался меня убить. У меня была такая возможность, потому что он, в конце концов, стал саньясином.

Я спросил: «Теперь, когда мы одни, скажи, почему ты хотел убить меня». В те дни в Вудлендз, в Бомбее, и обычно давал саньясу людям наедине в моей комнате. Я сказал: «Мы одни. Я могу дать тебе саньясу, в этом нет проблемы. Сначала стань саньясином, а потом скажи мне, почему ты хотел меня убить. Если ты убедишь меня, то я перестану дышать здесь и сейчас, перед тобой».

Он стал стенать и плакать, и прикоснулся к моим ногам. Я сказал: «Не делай этого, ты должен объяснить мне цель».

Он сказал: «Я был просто идиотом. Я ничего не могу тебе сказать». Возможно, это и есть то, почему на такого безвредного человека как я нападают всеми возможными способами. Мне давали яд…

Буквально недавно Шила очень волновалась, потому что Гудия сказала ей, метафорически сказала ей, что «если Ошо умрет, я буду освобождена». Шила была действительно очень обеспокоена. Она сказала мне: «Теперь я не могу даже спать, потому что Вивек заботится о твоем теле, и она сказала, что освободится, если ты умрешь! Это опасно — она может отравить тебя!»

Я засмеялся и сказал: «Шила, приди в себя! Она, должно быть, говорила метафорически. После десяти лет со мной любой станет философом; немного метафизики, немного метафоры вот все, что она сказала. Нет нужды волноваться. Из всех людей во вселенной могущих меня обидеть, она будет последней. Я могу обидеть себя, но она нет… поэтому не волнуйся».

Но я могу понять ее беспокойство. Она взяла, я имею в виду Шила, огромную ответственность, став моим секретарем. Ее беспокойство естественно. Она всегда боится, что со мной может что-то случиться. Тогда она будет отвечать перед миллионами тех, кто меня любит во всем мире. Вы гоже можете понять ее ответственность и ее заботу.

Я сказал: «Я понимаю, но не волнуйся. Гудия иногда вспыхивает, но даже тогда она не обидит меня. Она не может, это невозможно для нее. Да, я сказал «это невозможно».

Иногда вспыхивают все, особенно женщины; и более того, если ей приходится жить двадцать четыре часа в день, или, может быть, больше, с таким человеком как я, который совсем не милый; с которым всегда трудно, и он всегда пытается столкнуть вас на самый край, и который не дает вам вернуться назад. Он продолжает толкать и говорить вам: «Прыгай не думая!»