Проблемы социологии знания - [55]
Таким образом, вовсе не технические и экономические «потребности» промышленности, а единая систематическая идея власти и воля к власти лидера нового типа предначертала и предписала схему этой картины мира, имея предпосылкой 1) чистую логику, 2) чистую математику (причем обе определены отнюдь не прагматически), 3) наблюдение и измерение. Громадная разница! Ибо как раз в противоположность тому, что считают прагматизм, а тем более экономическое учение об истории, именно наука — правда, в границах технического целеполагания, возможного лишь в мысли, – самостоятельно разработала в автономном, чисто логическом процессе новые технологические возможности, которые затем подверглись, соответственно, двум селекциям: во-первых, выбору техника, который решал, реализовать ли ему в виде модели какой-то машины ту или иную из этих возможностей, и во-вторых, выбору предпринимателя, который решал, довести ли ему сделанную техником модель машины до состояния «промышленной пригодности», изготовить ли ее на самом деле, найти ли ей применение в каком-нибудь производстве. На заблуждение прагматизма[207] указывают 10 000 примеров, подтверждающих, что открытие закона находило техническое и промышленное применение совершенно непредвиденно, зачастую в его крайне опосредованных следствиях и в совершенно иной связи. Но точно так же, как научное мышление не служит решению специальных технических задач, а скорее разрабатывает и производит на свет «возможные» задачи, так и техник не просто выполняет уже очерченный круг задач, вытекающих из потребностей промышленности, системы коммуникаций, военных нужд или сельского хозяйства[208]. Скорее сама техника сама активно развивает промышленные потребности в соответствии с новыми путями и новыми средствами производства, пробуждает и вызывает эти потребности, как, например, ясно доказывает становление современной электрифицированной промышленности. Специально-научная экспериментаторская и измерительная техника тоже не с неба упала, чтобы создать науку, как, видимо, считает Лабриола. Ее инструменты – не что иное, как теория, превращенная в материю, как бы теория во плоти. И поскольку они в качестве природных тел одновременно всегда суть частные случаи применения тех самых теоретических систем, которые они призваны, в свою очередь, вновь подтверждать с помощью открываемой ими возможности расширенного и утонченного наблюдения, постольку ингредиентом так называемых «фактов» всегда является теоретическое истолкование того, на что они указывают в отношении мер и так-бытия. Дюгем[209] превосходно описал эту взаимосвязь, и как раз история физики, базирующейся на теории относительности, дает один из великолепных примеров правильности его рассуждений. Мышление в столь малой степени является «экспериментированием с образами и мыслями», что скорее наоборот, реальные эксперименты – лишь материальная облицовка и подтверждение логических отношений типа «основание-следствие» между содержаниями мыслей.
Тем не менее, сама формально-механическая схема не есть результат «чистой теории», как считал старый логицизм и интеллектуализм[210]. Она есть продукт чистой логики (плюс чистой математики) и чисто властной оценки в выборе подлежащего наблюдению аспекта природы. Социологическая со-обусловленность принципа выбора природных явлений заключена как раз во втором факторе – факторе власти. Только поэтому для позитивной науки не имеет смысла вопрос, ответ на который, утвердительный или отрицательный, нельзя было бы развить до логических выводов, приводящих к различным доступным для наблюдения субъекта мерам отклонений в рамках указанной схемы и ее предполагаемых математических возможностей. Но для философии такого рода «вопрос» очень даже имеет «смысл». В качестве реального познания философия впервые начинается там, где явления относят к «абсолютно» сущему, а не к их функции, состоящей в том, чтобы наполнять данную схему, как это имеет место в позитивной науке. Если говорить о теоретико-познавательной «вине» общества Нового времени – вине вместе с тем, а точнее в первую очередь, этической – то она состоит не в самом по себе применении этой схемы, исключительная плодотворность которого обнаруживалась на протяжении многих столетий, а в философском неведении относительно границ ее значимости, т. е. в абсолютизации самой схемы и ее предметов, в вознесении формально-механической модели выбора до уровня метафизически «реального», пребывающего «позади» явлений. Но тем самым отбрасываются и всякая подлинная метафизика, цель, метод и познавательный принцип которой совершенно другие и, как мы видели, отчасти противоположные тем, что положены «внутри» позитивной науки. (Ибо философия в
