Проблема субъекта в дискурсе Новой волны англо-американской фантастики - [2]
В художественном дискурсе Новой волны, в отличие от фантастики Золотого века с его «приключениями тела», акцент переносится на «приключения духа», который становится единственным объективным фактором в мире, воспринимаемом органами чувств — мире порою иллюзорном, порою бредовом — и множественном, благо зависит он от множества восприятий, каждое из которых истинно лишь для одного субъекта.
Так, в повести Р. Шекли «Координаты чудес» описывается ситуация, при которой один герой уверен, что сидит с приятелями «в номере 2212 отеля «Шератон-Хилтон». Другой же уверен, что в это же время идет над обрывом, а его собеседник «сидит за столом, стоящим на доске, которая перекинута через ущелье, на планете под названием Гармония» [Шекли 1999].
Таким образом, в художественной реальности Новой волны мир существует только в сознании героя и приобретает все черты, которыми характеризуется человеческое «я». Это уже не я-деятель, а я-самосознание, мечущееся в попытках найти истинную реальность. Однако само «я», вставшее на пороге всеотрицания, солипсизма, также изменяется. Оно приобретает новые качества. Восприятие становится синестетичным («Тигр! Тигр!» А. Бестера [Бестер 1989а]), активно входят в литературу телепаты (его же «Человек без лица» [Бестер 1989b], «Умирая в себе» Р. Силвеберга и др.), люди, сросшиеся с машиной, — видящие мир по-другому.
Изменение «я» идет по двум направлениям: усложнение («ступенька вверх») и деградация («ступенька вниз») относительно нормы, под которой понимается т. н. «обыденное сознание», т. е. разум человека, не наделенный сверхвосприятием и не разрушающийся или затуманенный. Усложнение сознания героя может идти двумя путями: «техническим» (киборги — люди-машины) и «органическим» — с помощью модификаторов — наркотиков и им подобных веществ, поднимающих героя на новые уровни восприятия. Описание такого изменения сознания находим в рассказе Шекли «Через пищевод и в космос с Тантрой, мантрой и крапчатыми колесами» [Шекли 2002b].
Рассказ начинается с разговора двух персонажей:
«— Но у меня действительно будут галлюцинации (после приема ЛСД. — А. О.)? — спросил Грегори.
— Я уже говорил, что гарантирую это, — ответил Блэйк» [Шекли 2002b].
В финале рассказа выясняется, однако, что вышеприведенный диалог и был такой галлюцинацией. Под действием наркотика некие существа Блэйк и Грегори приняли себя за людей: «—Переход в иллюзию часто бывает незаметен — подтвердил Блэйк. — Ты будто вскальзываешь туда, а потом выскальзываешь обратно. И что же случится теперь?
Грегори завернул сегментарный хвост кольцом, расслабил щупальце и огляделся <…>.
— Теперь я вернулся к обычному состоянию. А вы считаете, что галлюцинации должны продолжаться?
— Как я уже говорил, я гарантирую это, — произнес Блэйк, изящно складывая глянцевитые красные крылья и поудобней устраиваясь в углу гнезда» [Там же].
Фраза «Переход в иллюзию часто бывает незаметен» чрезвычайно показательна: она идеально характеризует ощущение как героя, так и читателя Новой волны, теряющегося в калейдоскопе реальностей без возможности остановиться на какой-нибудь из них, посчитав ее истинной, точкой отсчета.
Также в фантастическом дискурсе Новой волны «я» героя может дробиться на множество личностей («Мир дней» Ф. Фармера [Фармер 1995]) или просто разрушаться («Потихоньку деградируя» Р. Силвеберга [Силвеберг 1992] или «Убийственный Фаренгейт» А. Бестера [Бестер 1989b]).
И, наконец, сознание героя может просто умереть. Это не смерть героя в мире, мира вне героя больше нет, а смерть именно сознания, влекущая за собой и гибель мира. Такой процесс описан в рассказе М. Муркока «Руины»:
«Как возникли развалины?
Он совершенно этого не помнил.
Солнце и небо пропали, остались только развалины и свет.
Ему показалось, что невидимая волна смывает остатки его личности.
Мэл-дун, мэл-дун, мэл-дун.
Развалины в прошлом, в настоящем, в будущем.
Он поглощал развалины, а они — его. Они вместе с ним уходили навсегда, ибо горизонт исчез.
Рассудок мог бы покрыть развалины, но рассудка больше не существовало.
Вскоре не осталось и развалин» (Майкл Муркок, «Развалины» [Муркок 1992b]).
Частое повторение имени — мэл-дун, в звучании второго слога которого слышны отголоски похоронного колокола, — обессмысливает его, не только как бы разъединяя личность героя, но и уничтожая ее.
В художественной реальности Новой волны мир предстает как функция от «я» героя и полностью повторяет возможные пути эволюции «я»: «ступеньки вверх» и «вниз». Мир может усложняться и углубляться, включая новые уровни реальности. В Новой волне популярным становится образ параллельных вселенных — «Отчет о вероятности Эй» Б. Олдисса [Олдисс 2000]), в романах Р. Желязны речь идет о возникновении божества — («Доннерджек», «Князь света» и др.). Но мир может и деградировать, распадаясь на отдельные вырождающиеся участки реальности, поддерживаемые сознанием одного человека. Так, в рассказе-притче «Одинокие песни Ларена Дора» Дж. Мартина главная героиня Шарра, воплощающая архетип странничества и связи миров «сквозь невидимые Врата, Обессиленная и окровавленная» врывается в изолированный, персональный «мир Ларена Дора» [Mapтин 1999]. Сходная ситуация представлена и в рассказе «Иззи и отец страха» Э. Финтушела [Финтушел 1998], только здесь отдельные островки реальности связаны не с сознанием конкретного человека, а являются следствием глобальной катастрофы. И, наконец, мир может просто умирать, «подражая» герою («Развалины» Муркока).
«Те, кто читают мой журнал давно, знают, что первые два года я уделяла очень пристальное внимание графоманам — молодёжи, игравшей на сетевых литературных конкурсах и пытавшейся «выбиться в писатели». Многие спрашивали меня, а на что я, собственно, рассчитывала, когда пыталась наладить с ними отношения: вроде бы дилетанты не самого высокого уровня развития, а порой и профаны, плохо владеющие русским языком, не отличающие метафору от склонения, а падеж от эпиграммы. Мне казалось, что косвенным образом я уже неоднократно ответила на этот вопрос, но теперь отвечу на него прямо, поскольку этого требует контекст: я надеялась, что этих людей интересует (или как минимум должен заинтересовать) собственно литературный процесс и что с ними можно будет пообщаться на темы, которые интересны мне самой.
Эта книга рассказывает о том, как на протяжении человеческой истории появилась и параллельно с научными и техническими достижениями цивилизации жила и изменялась в творениях писателей-фантастов разных времён и народов дерзкая мысль о полётах людей за пределы родной Земли, которая подготовила в итоге реальный выход человека в космос. Это необычное и увлекательное путешествие в обозримо далёкое прошлое, обращённое в необозримо далёкое будущее. В ней последовательно передаётся краткое содержание более 150 фантастических произведений, а за основу изложения берутся способы и мотивы, избранные авторами в качестве главных критериев отбора вымышленных космических путешествий.
История всемирной литературы — многотомное издание, подготовленное Институтом мировой литературы им. А. М. Горького и рассматривающее развитие литератур народов мира с эпохи древности до начала XX века. Том VIII охватывает развитие мировой литературы от 1890-х и до 1917 г., т. е. в эпоху становления империализма и в канун пролетарской революции.
«В поисках великого может быть» – своего рода подробный конспект лекций по истории зарубежной литературы известного филолога, заслуженного деятеля искусств РФ, профессора ВГИК Владимира Яковлевича Бахмутского (1919-2004). Устное слово определило структуру книги, порой фрагментарность, саму стилистику, далёкую от академичности. Книга охватывает развитие европейской литературы с XII до середины XX века и будет интересна как для студентов гуманитарных факультетов, старшеклассников, готовящихся к поступлению в вузы, так и для широкой аудитории читателей, стремящихся к серьёзному чтению и расширению культурного горизонта.
Расшифровка радиопрограмм известного французского писателя-путешественника Сильвена Тессона (род. 1972), в которых он увлекательно рассуждает об «Илиаде» и «Одиссее», предлагая освежить в памяти школьную программу или же заново взглянуть на произведения древнегреческого мыслителя. «Вспомните то время, когда мы вынуждены были читать эти скучнейшие эпосы. Мы были школьниками – Гомер был в программе. Мы хотели играть на улице. Мы ужасно скучали и смотрели через окно на небо, в котором божественная колесница так ни разу и не показалась.
