Проблема субъекта в дискурсе Новой волны англо-американской фантастики - [2]

В художественном дискурсе Новой волны, в отличие от фантастики Золотого века с его «приключениями тела», акцент переносится на «приключения духа», который становится единственным объективным фактором в мире, воспринимаемом органами чувств — мире порою иллюзорном, порою бредовом — и множественном, благо зависит он от множества восприятий, каждое из которых истинно лишь для одного субъекта.

Так, в повести Р. Шекли «Координаты чудес» описывается ситуация, при которой один герой уверен, что сидит с приятелями «в номере 2212 отеля «Шератон-Хилтон». Другой же уверен, что в это же время идет над обрывом, а его собеседник «сидит за столом, стоящим на доске, которая перекинута через ущелье, на планете под названием Гармония» [Шекли 1999].

Таким образом, в художественной реальности Новой волны мир существует только в сознании героя и приобретает все черты, которыми характеризуется человеческое «я». Это уже не я-деятель, а я-самосознание, мечущееся в попытках найти истинную реальность. Однако само «я», вставшее на пороге всеотрицания, солипсизма, также изменяется. Оно приобретает новые качества. Восприятие становится синестетичным («Тигр! Тигр!» А. Бестера [Бестер 1989а]), активно входят в литературу телепаты (его же «Человек без лица» [Бестер 1989b], «Умирая в себе» Р. Силвеберга и др.), люди, сросшиеся с машиной, — видящие мир по-другому.

Изменение «я» идет по двум направлениям: усложнение («ступенька вверх») и деградация («ступенька вниз») относительно нормы, под которой понимается т. н. «обыденное сознание», т. е. разум человека, не наделенный сверхвосприятием и не разрушающийся или затуманенный. Усложнение сознания героя может идти двумя путями: «техническим» (киборги — люди-машины) и «органическим» — с помощью модификаторов — наркотиков и им подобных веществ, поднимающих героя на новые уровни восприятия. Описание такого изменения сознания находим в рассказе Шекли «Через пищевод и в космос с Тантрой, мантрой и крапчатыми колесами» [Шекли 2002b].

Рассказ начинается с разговора двух персонажей:

«— Но у меня действительно будут галлюцинации (после приема ЛСД. — А. О.)? — спросил Грегори.

— Я уже говорил, что гарантирую это, — ответил Блэйк» [Шекли 2002b].

В финале рассказа выясняется, однако, что вышеприведенный диалог и был такой галлюцинацией. Под действием наркотика некие существа Блэйк и Грегори приняли себя за людей: «—Переход в иллюзию часто бывает незаметен — подтвердил Блэйк. — Ты будто вскальзываешь туда, а потом выскальзываешь обратно. И что же случится теперь?

Грегори завернул сегментарный хвост кольцом, расслабил щупальце и огляделся <…>.

— Теперь я вернулся к обычному состоянию. А вы считаете, что галлюцинации должны продолжаться?

— Как я уже говорил, я гарантирую это, — произнес Блэйк, изящно складывая глянцевитые красные крылья и поудобней устраиваясь в углу гнезда» [Там же].

Фраза «Переход в иллюзию часто бывает незаметен» чрезвычайно показательна: она идеально характеризует ощущение как героя, так и читателя Новой волны, теряющегося в калейдоскопе реальностей без возможности остановиться на какой-нибудь из них, посчитав ее истинной, точкой отсчета.

Также в фантастическом дискурсе Новой волны «я» героя может дробиться на множество личностей («Мир дней» Ф. Фармера [Фармер 1995]) или просто разрушаться («Потихоньку деградируя» Р. Силвеберга [Силвеберг 1992] или «Убийственный Фаренгейт» А. Бестера [Бестер 1989b]).

И, наконец, сознание героя может просто умереть. Это не смерть героя в мире, мира вне героя больше нет, а смерть именно сознания, влекущая за собой и гибель мира. Такой процесс описан в рассказе М. Муркока «Руины»:

«Как возникли развалины?

Он совершенно этого не помнил.

Солнце и небо пропали, остались только развалины и свет.

Ему показалось, что невидимая волна смывает остатки его личности.

Мэл-дун, мэл-дун, мэл-дун.

Развалины в прошлом, в настоящем, в будущем.

Он поглощал развалины, а они — его. Они вместе с ним уходили навсегда, ибо горизонт исчез.

Рассудок мог бы покрыть развалины, но рассудка больше не существовало.

Вскоре не осталось и развалин» (Майкл Муркок, «Развалины» [Муркок 1992b]).

Частое повторение имени — мэл-дун, в звучании второго слога которого слышны отголоски похоронного колокола, — обессмысливает его, не только как бы разъединяя личность героя, но и уничтожая ее.

В художественной реальности Новой волны мир предстает как функция от «я» героя и полностью повторяет возможные пути эволюции «я»: «ступеньки вверх» и «вниз». Мир может усложняться и углубляться, включая новые уровни реальности. В Новой волне популярным становится образ параллельных вселенных — «Отчет о вероятности Эй» Б. Олдисса [Олдисс 2000]), в романах Р. Желязны речь идет о возникновении божества — («Доннерджек», «Князь света» и др.). Но мир может и деградировать, распадаясь на отдельные вырождающиеся участки реальности, поддерживаемые сознанием одного человека. Так, в рассказе-притче «Одинокие песни Ларена Дора» Дж. Мартина главная героиня Шарра, воплощающая архетип странничества и связи миров «сквозь невидимые Врата, Обессиленная и окровавленная» врывается в изолированный, персональный «мир Ларена Дора» [Mapтин 1999]. Сходная ситуация представлена и в рассказе «Иззи и отец страха» Э. Финтушела [Финтушел 1998], только здесь отдельные островки реальности связаны не с сознанием конкретного человека, а являются следствием глобальной катастрофы. И, наконец, мир может просто умирать, «подражая» герою («Развалины» Муркока).