Пробитое пулями знамя - [15]

Лебедев устало поднялся.

Господин полковник, я больше не произнесу ни одного слова, пока меня не перевяжут, — твердо проговорил он.

О боже мой! Конечно. Простите, бога ради! — воскликнул Козинцов. — Мы очную ставку можем сделать и завтра, и даже с участием этой бабы, как ее, Фаины Егоровны. Я сейчас же распоряжусь прислать фельдшера, но вам, извините, пока, как задержанному и отказавшемуся назвать свою фамилию, до установления таковой придется вернуться в прежнюю камеру.

Козинцов позвонил в колокольчик. Явился дежурный офицер.

Сопроводить арестованного на прежнее место. Лебедев повернулся и пошел к двери, у которой с

примкнутым штыком стоял часовой. Козинцов вышел из-за стола и догнал Лебедева.

Ничего не поделаешь — служба, — сказал он, словно бы оправдываясь.

Грязная служба…

Но Козинцова это ничуть не смутило.

А не правда ли, ловко работают мои люди, господин потрясатель основ государственной власти? Сколько вам удалось погулять у нас на свободе?

К Лебедеву тотчас же приблизился прежний замызганный жандарм.

Руки за спину! Идите уперод, — скучно сказал он, вытаскивая из кобуры револьвер.

Едва дверь закрылась за Лебедевым, Козинцов гневно набросился на шпика:

Буткина прозевал… На черта тебе нужно было хватать этого? Не для того же он приехал сюда, чтобы ночь у старухи провести. Видишь — новый, надо было проследить, куда пойдет.

Шпик вскочил, растерянно моргая глазами.

Иван Александрович! Но я ведь вам докладывал: потерял его вовсе, бродил, бродил по саду, стал в другую дырку вылезать — и он тут. Ну, меня и подняло…

«Подняло»! Вот я тебя за это «подниму» хорошенько… Следи теперь снова за домом этой бабы. Да в сто глаз, не так, как было! И снова Буткина мне найди.

Виноват. Но ведь если взять бабу на очную ставку… Козинцов посмотрел на шпика изумленно. Тихо

вздохнул и, мешая в голосе ласку со злостью, прошипел:

Осел! Да никакой очной ставки с нею и быть не может. Какой же дурак станет делать это? Мы и так выясним, что это за фрукт. Ступай. Да в другой раз не будь таким прытким.

Лебедев медленно шел, ощупывая взглядом каждый вновь открывающийся поворот — не сулит ли он какой возможности к побегу. Но всюду холодно блестели штыки и, едва он поворачивал голову в сторону, сзади раздавался тягучий возглас жандарма:

Смотреть уперод! Идите прамо.

Бежать… Бежать обязательно! Сегодня, завтра, через неделю или немедленно — но искать и искать, не упустить даже самой малейшей возможности. Эта мысль заполняла Лебедева теперь целиком. Он никогда и ничего не любил выжидать бездеятельно. И уж тем более нелепо было бы ждать, что свобода придет к нему по милости полковника Козинцова. Надо взять ее самому! Ему вспомнились побеги Веры Фигнер. Лебедев всегда восхищался ею. Находчивость, смелость и порой переходящая всякие границы дерзость. Именно дерзко в таких случаях надо действовать!

Так они спустились по всем лестницам, пересекли двор и вошли в каменный флигель. Десятки решений возникали на этом пути, но ни одно из них не было исполнимым. И Лебедев испытывал такое чувство, словно заводит внутри себя тугую пружину. Сначала она шла еще достаточно свободно, потом поворачивать ключ стало все труднее и труднее, и вот подошел предел. Еще несколько поворотов ключа — и пружина либо лопнет, либо сработает.

В проходной сидели все те же и в том же числе солдаты. Пропустив Лебедева, один из них закричал жандарму:

Плотнее закрывай дверь за. собой, воняет из нужника.

И жандарм сердито лягнул дверь ногой. Входя в пазы, она гулко хлопнула. Тотчас ее снова распахнули изнутри, едва не ударив кромкой жандарма, и кто-то выкрикнул:

— Черт! Чего хлопаешь так? Аж в ушах заложило… А жандарм скакнул в сторону, испугавшись стремительного размаха двери, окованной железом.

Они подошли к окну над лестничной площадкой, с которой начинался спуск в подвал. Лебедев повернул голову. Вот в это окно он должен бежать. Больше некуда. Только когда? И как? И если оно — на свободу. Как узнать? Жандарм позади хриповато засмеялся.

Усе здесь смотрут в окно. Как заводные.

А что там? — с таким решительным напором спросил Лебедев, что жандарм механически ответил ему:

Воля, — но тут же спохватился, сердито закричал: — Идите молчком. Прамо!

Он, должно быть, уловил что-то тревожное в поведении Лебедева, потому что с этого времени почти беспрестанно командовал:

— Руки!.. Голову прамо!.. Смотрите уперод… Броситься бы сейчас на этого жандарма! Но Лебедев

отчетливо сознавал, что курок будет спущен все же быстрее, нежели он, Лебедев, успеет выбить из руки жандарма револьвер.

Вот и распахнутая дверь камеры… Все! Проверен, обдуман, взвешен был каждый шаг, не упущено ничего. О камень этих стен, видимо, разбилась не одна такая воля, как у него. Лебедев перевел дыхание: сейчас пружина лопнет…

Проходьте в камеру. До стены. Стоять смирно.

За ним звучно чавкнула дверь. Совсем как в проходной. И сразу, как вспышка молнии, жгучая мысль возникла у Лебедева: «Ударить дверью!» Дальнейшее мысль облекла уже не в слова, а в зрительные, летучие образы: борьба, окно…

И в тот малый промежуток времени, пока жандарм вкладывал в замочную скважину ключ п готовился повернуть его, Лебедев подскочил к двери, слегка отпрянул и изо всей силы толкнул ее плечом.