Проба памяти - [17]

Зарядка оказалась нужного типа, и к Максимову телефону подошла. Пока Максим ожесточенно наблюдал, как бегают по экрану квадратики индикации аккумулятора, Наталья то ли насмешливо, то ли горько, стряхивая широкой опухшей ладонью крошки со стола, приговаривала:

-- Разволновался... Чего сейчас-то суетиться... Теперь уж не найдете вы его... Что ты хочешь... пятнадцать лет. Тут человеку недели хватит, чтоб с концами сгинуть, а ты сейчас спохватился... Нет, - она недоверчиво покачала головой. - Не найдете.

-- Как бы он нас не нашел... - пробормотал Максим. - Вот это, может, хуже будет...

Как только на аккумуляторе застыл один квадратик, свидетельствующий о том, что хотя бы в течение вечера телефон будет живой, Максим выдернул шнур и стал на бегу прощаться. Выскочив на темную лестницу, он понесся вниз, и этажом ниже чуть не сбил женщину с мусорным ведром в руке.

-- Ай! - коротко завизжала женщина в голос.

-- Извините... - пробормотал Максим. - Я случайно...

-- С ума сошел, - сказала женщина удивленно.

Максим понесся дальше и, уже оказавшись на улице, последовательно понял три вещи.

Во-первых, этой чуть не сшибленной женщиной на темной лестнице была Марина, которую он так упорно и безуспешно искал все три дня.

Во-вторых, она его сразу узнала.

В третьих, она ничуть не удивилась.

Максим было приостановился и чуть было не повернул назад, но тут же решил, что уже не имеет смысла, все понятно, и Марина ему уже больше не нужна.

В голове у него был такой сумбур, что она сам не помнил, как он добрался до станции Динамо. Кажется, он лез напролом в маршрутку, и какая-то тетка в джинсовой кепке орала ему дурным голосом: "Ой, пироги! Ой, на пироги сел! Да куда ж ты такой боров!..". Сейчас он обнаружил, что, наконец, ему вспомнился Борька, так вспомнился, что Максим не мог отогнать эти воспоминания всю дорогу. Пока он ехал в метро, перед ним мысленно чередой проходили события тех лет. Что же они делали тогда?.. Сперва все было как игра... торговали китайской электроникой... потом компьютерами... компьютерами тогда не торговал только ленивый... тогда вообще все торговали всем... Потом провал...черный год... потом они нашли учредителей, а учредители нашли их... тут неизвестно еще, кто кого нашел... Потом два года - продукты, вагонами, это было золотое дно, тогда и красть можно было тоже вагонами... Опомнился он, уже выйдя из дверей на улицу. Ступенчатая площадь перед станцией пустовала, матча сегодня не было, не было и раскрашенных и обвитых шарфами болельщиков, не было милиции, ни конной, ни пешей, только один наряд лениво бдел рядом с ларьком, высматривая приезжих. Максим спустился вниз, к Ленинградскому проспекту, забитому машинами и, исследуя местность на предмет лавочки или чего-нибудь, на что можно присесть, перешел улицу и оказался на троллейбусной остановке в сквере. Темнело. За спиной, сквозь листву деревьев, в призрачной подсветке, дымились узорчатые стены Петровского замка. Вокруг противно мигали лампочки: мигала гирлянда, окаймляющая крышу палатки у метро, мигала вывеска ювелирного на другой стороне проспекта, мигало что-то, рекламирующее замки и двери. Машины, слепя, ехали сплошным потоком, разгонялись сразу же от светофора до недопустимых скоростей, и Максиму живо представилось, что какая-нибудь пьянь, не справившись с управлением, легко может разнести остановку в дым, вместе с навесной крышей, лавочкой и самим Максимом. В чернеющем небе страшно вздымались подсвеченные сине-желтым наклонные прожекторы стадиона, похожие на гигантские клещи, неуклонно смыкающиеся над жертвой. Чтобы не мелькало в глазах, Максим попытался сосредоточиться на рекламном щите и уперся взглядом в непонятные слова "на березовых бруньках". В голове по-прежнему была каша, и березовые бруньки только усугубили бессмыслицу. Бруньки... что за бруньки... - не понял Максим. Через несколько минут до него дошло, что рядом на плакате нарисована водочная бутылка. Пролетающие фары горели таким ярким светом, что Максим упал духом. Пять сбесившихся машинных рядов с включенным дальним светом. Да тут вообще никого не разберешь... Сплошные бруньки... Сейчас бы домой...

На светофоре зажегся красный, поток остановился, и Максим обратил внимание на черную Волгу, застывшую в крайнем правом ряду. Волга была очень, очень старая, наверное, она еще помнила какого-нибудь первого секретаря райкома или заводского директора. Одно крыло у нее было скошено чуть набок и отставало от кузова. Максим разглядывал машину, и ему вспомнились слова о том, что "Борька... крыльями хлопает..." Вот же оно - крыло... и черная машина... Он встал и выкинул вперед руку. Светофор мигнул, поток тронулся, и серебристый, затонированный по самую макушку красавец бимер, весь увешанный государственной символикой и с мигалками на крыше, с готовностью вырулил строго по диагонали из крайнего левого ряда и плавно замер рядом с Максимом. Произошла мимическая сцена, в процессе которой Максим махал руками, как мельница, стараясь одновременно и отогнать непрошеный бимер и остановить черную Волгу. Наконец бимер нехотя отстал и рванул дальше. Волга стояла немного поодаль. Человек, сидевший за рулем, откинулся назад, и Масиму не было видно его лица, видны были только руки, лежащие на дужке руля. С замиранием сердца Максим подошел и открыл переднюю дверь. Водитель поднял к нему лицо, и в эту секунду Максиму захотелось бежать без оглядки, потому что его сознание еще не привыкло к мысли, что Борька жив, и теперь, когда он вопросительно смотрел на него, Максиму еще казалось, что перед ним покойник. Он растерялся, не зная, что сказать. Перед ним несомненно был Борька - какой-то пожелтевший, чуть высохший, но точно Борька, и Максиму даже показалось, что он за семнадцать лет переменился меньше, чем они все. Борька устало и вопросительно смотрел на него, и наконец равнодушно спросил: