Про звезду - [7]

Дикторша отложила листок, удивлённо посмотрела на собеседника:

– Куда идут, Матвей Матвеевич?

– Отличный вопрос! Вот здесь и кроется сенсация!

Одинцов вздохнул:

– Олежка, тебе не надоело этот бред смотреть? Давай попросим на футбол переключить.

– Погоди!

На экране появилась карта мира. Профессор пояснял:

– Мы пренебрегли единичными случаями заболевания – они вообще не поддаются учёту и не носят системного характера. Определение «эпидемия» так же некорректно: люди не заражаются друг от друга, нет никакого инкубационного периода, просто в какой-то момент на какой-то территории все до одного человека одновременно становятся неадекватными. Смотрите, красным цветом обозначены районы массового помешательства. Видите, они разбросаны совершенно хаотично? Но! Случаи учащаются, три года назад – всего четыре, а с начала этого года – уже более тридцати. А вот сейчас. Видите стрелки? Это – направление миграций. Его не всегда можно точно определить, конечно. Но теперь, когда набран достаточный статистический материал, ошибок быть не может. Векторы движения сходятся в одном районе планеты.

– В каком… В каком же? – голос брюнетки сорвался от волнения.

– Смотрите сами.

Олег отвалил челюсть и выпучил глаза:

– Ого!

Игорь не выдержал, обернулся.

Красные стрелки со всего свихнувшегося земного шара сходились на его родном городе.

На Санкт-Петербурге.

* * *

Солнце, измученное долгой полярной зимой, с трудом вскарабкалось над тундрой – да так и застряло, отдуваясь.

По серым камням, по тёмным пятнам ягеля двигался живой ковёр, шурша миллионами лапок. Серые, пёстрые, белые спинки длиной в ладонь. Маленькие круглые уши.

Глаза, полные тоски.

Игорь сидел на холодном валуне у самого края обрыва, ждал.

Толстый пожилой лемминг поправил бабочку. Попросил:

– Спаси…

Одинцов улыбнулся, протянул руку. Взял тёплый комок, погладил мягкую клетчатую шёрстку.

Подмигнул солнцу.

Светило, будто собравшись с духом, подмигнуло в ответ и прыгнуло в зенит.

Теплый, ласковый свет залил пространство, превращая ноздреватый снег в изумрудный луг. Лемминги счастливо смеялись, и лезли, лезли на руки – всем хватало места, потому что Игорь вдруг стал огромным, а его ладони – с футбольное поле.

И никому не пришло в голову прыгать с обрыва.

* * *

Смертельно уставший офицер снял очки, потёр красный след от дужки на переносице. Пролистал дело.

– Итак, товарищ Одинцов, третий курс, истфак. Где желаете служить?

– Вы не поверите, господин офицер, – Игорь выделил «господин» в пику «товарищу», – нигде не хочу. Если бы хотел – поступал бы в военное училище. Или давно бросил универ – и в народные ратники. Там, говорят, сто грамм выделяют. Ежедневно.

Майор сарказма не оценил, ответил вполне серьёзно:

– Сто граммов полагаются только на период участия в операциях.

– Не, такое не устраивает, – запротестовал Игорь, – а в остальное время – что, трезвым ходить?

До офицера, наконец, дошло. Посмотрел зло:

– Что, пацифист? Или просто – придурок?

– А вы оценки посмотрите. И заключение психиатора.

Майор вновь поскрёб подковку от очков. Задумчиво протянул:

– Да с этим у тебя всё в порядке – и с баллами, и со здоровьем. Вообще в первый раз такое вижу за три года: «полное отсутствие расстройства сна». С таким счастьем – и на гражданке.

Вздохнул и вдруг сказал тоскливо:

– Каждую ночь, студент. Ползу по болоту, в говне по глаза. Жижа ноздри заливает, задыхаюсь. А голову боюсь поднять – уверен, что оторвёт. И автомат волоку, хотя точно знаю – ствол дерьмом забит, заржавело всё. И конца не видно – ползу, ползу. Второй вариант – ещё хуже. Психи меня окружают, бельма вместо зрачков, костлявые руки тянут – я начинаю стрелять. И вижу – пули их рвут и они все в мою жену превращаются. В мёртвую. Она у меня – того. Тоже свихнулась. Я на службе был, а она в одной ночнушке на улицу пошла. Нарвалась на ратников, они её… Потом в морге. Сорочка разорвана, то, что только мне предназначено – наружу, всем видно. И – дорожки от слёз, засохшие. Эх.

Майор встал, повернулся к окну. Плечи его тряслись.

Сказал, не оборачиваясь.

– Мне пофиг, кто ты там по жизни. Пацифист, анархист или вообще филателист. И на веру твою плевать – хоть зороастриец, хоть иудей…

– Я агностик.

– Говорю – насрать. Пройдёшь тест на реакции и психоэмоциональную устойчивость, а там решим, куда тебя.

* * *

Треугольник основанием вверх – так иногда обозначают дверь в мужской туалет. Адам?

А рядом – наоборот, основанием вниз. Фигура плавно покачивала тяжёлыми бёдрами.

Проникли друг в друга под нежную мелодию, слились в шестиконечную звезду Давида. Музыка стала громче, зазвенел металл – то ли оркестровые тарелки, то ли римские латы, то ли молоток по гвоздям, проходящим сквозь страдающую плоть. Треугольники раздвоились, сошлись вершинами, похудели – получился крест.

Вот уже – поющий, как ветер пустыни, муэдзин. Символ оброс качающимися над пустотой полумесяцами.

Всё быстрее ритм, всё богаче мелодия, всё сложнее фигура.

Языки пламени, колесо сансары, змеиные извивы ома.

Хор то плачет, то стонет, то поёт осанну.

Разноцветный клубок превратился, наконец, в огромную бабочку. Взмахнул нежными крыльями и доверчиво сел Игорю на плечо.