[Про]зрение - [7]

Время шло, и в информационный центр градом сыпались доклады, однако ни один не сообщал ясно, прямо и четко, как намерен избиратель голосовать, и хорошо еще, если фиксировались фразы вроде вышеприведенных, но даже самая подозрительная из них: Когда-нибудь это должно было произойти, потеряет значительную толику своего зловещего смысла, если восстановить контекст, в котором прозвучала, а прозвучала она в беседе двоих мужчин о недавнем разводе одного из них, в беседе, полной недомолвок и умолчаний, призванных не разжигать любопытства соседей, и сказана была либо с досадой, либо со смиренным сожалением, сразу не поймешь, но, поскольку при словах этих из груди разведенного исторгся тяжкий и прерывистый вздох, и, будь чувствительность свойством, неотъемлемым от профессии шпиона, он бы занес их в графу именно безропотной покорности судьбе. А то, что шпион не счел это заслуживающим внимания, а диктофон – записи, следует признать ошибками человеческими и погрешностями техническими, и вероятность тех и других непременно должен был бы принять в расчет хороший судья, знающий, каковы люди, и в отношении механизмов также иллюзий не питающий, и пусть даже на первый взгляд покажется это вопиюще несправедливым, но высшая справедливость в том и состоит, что в материалах судебного разбирательства не оказалось ни малейших указаний на виновность осужденного. Мы трепещем при одной мысли о том, что завтра может случиться с этим невиновным, когда его подвергнут допросу и осведомятся: Признаете ли, что сказали своему собеседнику: Когда-нибудь это должно было произойти. Да, признаю. Не торопитесь, подумайте хорошенько, прежде чем ответить, что вы имели в виду, произнося эти слова. Речь шла о том, что мы с женой расстались. Расстались или развелись. Развелись. А какие чувства вы испытывали прежде и теперь по этому поводу. Ну, немножко злости и что-то из разряда «ничего не поделаешь». Чего больше. Второго, кажется. А если так, то что может быть естественней, чем вздохнуть в этой связи, особенно говоря с другом, не так ли. Не могу утверждать наверное, что вздохнул, не помню. А вот мы убеждены, что вы не вздыхали. Как вы можете это знать, вас-то там не было. Кто вам сказал, что не было. Ну, может быть, мой друг помнит, пусть подтвердит, что я вздохнул, лучше у него спросите. Не слишком-то вы цените дружбу. Это еще почему. Потому что предлагаете вызвать его сюда, а это ведь большая морока. А-а, тогда нет, тогда, конечно, не надо. Вот и хорошо. Значит, я могу идти. Да нет, ну что вы, что за мысли такие, куда вы торопитесь, сначала вам придется ответить на вопрос, который мы вам задали. Какой вопрос. О чем вы на самом деле думали, когда произносили эти слова. Я уже ответил. Тот ответ не годится, давайте другой. Это единственный ответ, потому что правдивый. Вы так полагаете. Неужели же я должен что-то выдумывать. Да, займитесь-ка, очень нас обяжете, если не торопясь выдумаете такое, что в соединении с некоторыми техническими усовершенствованиями даст нам наконец то, что мы хотим услышать. Скажите толком, что именно – и покончим на этом. О-о, нет, так не пойдет, любезнейший, так не пойдет, за кого вы нас принимаете, мы уважаем свое научное достоинство, дорожим своим, так сказать, профессиональным реноме и нам важно доказать руководству, что хлеб даром не едим и деньги получаем не зазря. Я пропал. Не торопитесь с выводами. Поразительное спокойствие избирателей на улицах и участках для голосования совсем не соответствует настроению, царившему в министерских кабинетах и в партийных штаб-квартирах. Тамошних обитателей больше всего занимает вопрос, насколько на этот раз снизится явка, как если бы в нем, то есть в ней, и находился спасительный выход из трудной социально-политической ситуации, куда всего лишь неделю назад ухнула страна. Будет она, неявка эта, в разумных пределах или пусть бы даже чуть пониже, нежели на прошлых выборах, – значит, мы вернулись к нормальной жизни, к хорошо известному, рутинному, так сказать, обыкновению избирателей, которые либо не верят в полезность своего голоса и голосуют, если можно так выразиться, ногами, то есть предпочитают провести этот день с семьей на пляже или за городом, либо относятся к категории граждан, склонных оставаться дома единственно по причине своей непобедимой лени. Но даже и подумать страшно, что будет, если явка окажется столь же массовой, как на прошлых выборах, то есть процент неявившихся будет чрезвычайно низким или, не дай бог, нулевым. И еще большую сумятицу, чтобы не сказать – панику, внесло в ряды должностных лиц то дружное, едва ли не единодушное и совершенно непроницаемое молчание, которым отвечали проголосовавшие на вопросы спецов по общественному мнению, кому именно отдали они свои голоса: Это исключительно для статистики, вам не надо представляться, совершенно неважно, как вас зовут, взывали эксперты к недоверчивым избирателям, но тщетно – глухи оставались те к их призывам. Неделю назад журналисты еще иногда добивались то нетерпеливых, то насмешливых, то пренебрежительных ответов, которые, впрочем, были ничуть не красноречивей молчания, но там происходил все же обмен репликами, подобие диалога, этот осведомляется, тот раздумывает – все лучше, чем эта глухая и плотная стена безмолвия, будто призванная сохранить некую тайну. Многим покажется удивительным, а то и попросту невозможным, что тысячи и тысячи людей, незнакомых друг с другом, мыслящих по-разному, принадлежащих к разным сословиям и социальным слоям, а потому и тяготеющих кто к правым, кто к левым, кто к центру, а кто и вообще никуда не тяготеющих, столь одинаково вели себя и решили – причем каждый сам для себя – держать рот на замке, завесу тайны же снять несколько погодя. Именно это последнее обстоятельство министр внутренних дел поспешил довести до сведения премьер-министра, а тот – доложить о нем главе государства, а тот, будучи годами постарше обоих своих подчиненных, все на свете видевший и постигший, вместе с житейской опытностью приобретший и некоторую бесчувственность, ограничился тем лишь, что вяло ответил: Если им неохота говорить сейчас, растолкуйте мне подоходчивей, отчего бы этой охоте прийти потом. Ушат ледяной воды, выплеснутый первым лицом государства в лица министров, лишь оттого не обескуражил их, оттого не вверг в пучину отчаяния, что, по правде говоря, оба там с некоторых пор уже пребывали. Министр внутренних дел не хотел сообщать, что, опасаясь очередных ненормальностей в ходе выборов, каковые опасения, впрочем, были опровергнуты самим этим ходом, он распорядился поставить на всех избирательных участках по двое агентов в штатском, принадлежащих к разным полицейским, так сказать, корпорациям и облеченных правом следить за ходом голосования и подведением его итогов, а одновременно получивших поручение глаз не спускать с напарника, чтобы не произошло там какой подтасовки или еще того пуще – вброса, будет ли он освящен и осенен почтенной политической активностью или всего лишь низменной изменой. И поскольку таким вот манером, под присмотром шпионов и соглядатаев, под прицелом видеокамер все должно было пройти и сойти более чем гладко и законопослушно, а всякое злонамеренное вмешательство, могущее осквернить чистоту волеизлияния, исключалось, оставалось теперь лишь сложить руки и ожидать, какой вердикт произнесут опорожненные урны. И вот, когда на избирательном участке номер четырнадцать, деятельности членов комиссии коего в знак признания их гражданских заслуг мы с чувством законного удовлетворения посвятили целую главу, не умолчав, впрочем, и о личных проблемах иных из их числа, как и на всех прочих избирательных участках – от номера первого до номера тринадцатого и от номера тринадцатого до номера сорок четвертого – председатели выворотили содержимое урн на столы, весь город предвестием беды, как лавиной, накрыл некий гул. И возвещенное им политическое землетрясение не замедлило, ждать себя не заставило. В домах и в кафе, в харчевнях и в барах, в любом заведении, где имелся телевизор или приемник, люди – кто поспокойней, кто понервней – ожидали итогов голосования. Никто никому не рассказывал, как проголосовал, ближайшие друзья помалкивали на этот счет, самые словоохотливые потеряли, казалось, дар речи. В десять вечера на экране телевизора появился наконец премьер. Грим типа