Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла - [16]

Первые удары кашля пришлись по ней, папа с мамой уже легли в другой комнате, но приступы кашля повторялись с такой частотой, что родители прибежали в ночи, притащили из машины узел, стали разыскивать лекарства, и все это время папа ругал маму, что об этом следовало подумать раньше, мама рылась в узле, а Маша задыхалась, и Вакса почувствовала, что уходит из этого мира вместе с ней.

«Что это со мной? – промелькнуло у нее внутри. – Значит, у меня есть сердце?»

Затем топили сухую финскую баню, несли туда Машу, завернутую в одеяло, чтобы согреть, мама звонила в Москву врачу, выпытывая, что делать, а Маша держала руку отца в своей и спрашивала:

– Я не умру, папочка, я не умру, ты все сделаешь, чтобы я осталась с тобой?

«И со мной! – хотелось крикнуть Ваксе, которая вдруг почувствовала себя совершенно ненужной и не причастной к настоящей жизни. – Почему вы забыли меня?»

– Держи Ваксу, – сказал папа. – И верь мне, моя любимая: пока я жив, все будет хорошо.

Вернулась мама, понизив голос сказала, что есть подозрение на ложный круп, надо ехать в больницу, но застала странную картину.

Папа сидел, опустив голову, какой-то сомлевший и умиротворенный, Маша лежала у него на коленях и дышала ровно-ровно, а на ее груди лежала маленькая собачка, прислушиваясь, и смотрела на маму блаженно.

Что удивительно, когда старушки не стало, никто не хватился Ваксы, она сразу перестала интересовать своих поклонниц, всех до единой, никто не попытался даже вернуться к скамейке, на которой нашли старушку, чтобы забрать собачку, по привычке лежавшую спиной к свету. Никто, кроме одного человека.

Он вошел в комнату мамы, приподнял край простыни, посмотрел на лицо старухи, чтобы запомнить его навсегда, и прикрыл ее.

Потом вышел из комнаты в коридор и сказал нянечке:

– Спасибо! Теперь все, что у нее было, возьмите себе. Мне только нужно забрать ту ничтожную собачонку, что лежала у нее на постели. Не скажете, куда она делась?

– А действительно, куда Вакса делась? – спохватилась нянечка. – Они ведь не расставались.

Она пошла в комнату искать, а сын, наделенный обостренным чутьем человека, только что потерявшего мать, пошел к той самой скамейке в саду, где, не меняя позы, лежала Вакса.

Он сел рядом, вероятно, приноравливаясь, пытаясь понять, как сидела его мать, когда у нее остановилось сердце, и догадался, что собачка до последнего момента была у нее в руках. Тогда он взял Ваксу и сунул ее в карман.

Потом были хлопоты – раздача денег, крематорий, снова раздача, захоронение.

– Ну что же, – сказал он дочке, придя домой, – бабушки не стало, я очень благодарен, что ты не пришла ее проводить. Хотя бы не притворялась.

– Прости, папочка, – сказала дочь. – Я очень тебе сочувствую, бабушка была хорошей, но ты же знаешь, как я занята.

– Знаю, – сказал он. – И ты занята, и мама, и поэтому я ненавижу вас обеих. И себя заодно.

Потом он что-то вспомнил, пошел в переднюю, достал из кармана плаща собачку.

– Я не знаю, как ее имя, можешь называть ее как угодно, но она была до последней минуты рядом с твоей бабушкой, и поэтому я очень прошу тебя поберечь ее хоть немного, поставить у себя в комнате на видном месте. Мне бы этого очень хотелось, я думал бы о тебе лучше.

– Пожалуйста, папочка, – сказала дочка и отнесла игрушку в свою комнату. Осмотрелась в поисках видного места, поняла, что видеть ее эта потертая собачка лучше всего будет с высоты шкафа, и забросила ее на самый верх.

– Сиди, Бабуля, – сказала она. – Я не знаю, что ты сделала с моим отцом, но я буду звать тебя – Бабуля.

Она вернулась в столовую, где ее мама раскладывала приборы для небольших семейных поминок, села за стол, не дожидаясь, пока все будет готово, и, сузив глаза, стала разглядывать отца и мать.

– А знаете что, – сказала она медленно. – Мне почему-то за жизнь никак не удавалось сказать вам, что вы хорошие, какие мы все вообще хорошие.

И она заплакала. Чем разжалобила отца, ему давно хотелось плакать, но он не знал, что для этого найдется такая хорошая помощница. Они сидели втроем весь вечер, говорили немного о бабуле, а больше о том, что мало внимания уделяют друг другу.

Потом чокнулись.

– Ты собачку не забывай, – сказал отец. – Это хорошая собачка. Мама никогда в людях не ошибалась.

– Ты игрушку называешь людью? – спросила жена.

– А черт ее знает, – сказал он. – Черт ее знает, кто из нас людь, кто нет.

И вышел сконфуженно, оставив их смеяться над собой сколько угодно.

И лето началось, удивительное лето! Стало понятно, почему в это же время где-то зима – такого лета на всех не хватит.

Во-первых, они искали поляну, ту самую, и долго спорили, где Вакса встречалась с динозаврами, где ее похитили пираты, где она так пристально следила за бурундучком, что и не заметила, как сама в него превратилась.

И хотя нашлись глубокие четырехпалые следы с остатками талой весенней воды, и бурундучки тревожили листву, и зола на земле свидетельствовала о стоянке пиратов, Маша, устанавливая истину, не соглашалась с отцом, что вот эта поляна – та самая. Он горячился:

– Кто лучше знает, я или ты? Кто придумывал сказки?

Маша возражала, а Вакса готова была воскликнуть: «Да вы хоть меня бы спросили, сказки-то про меня!» Но по привычке молчала. А Швейк, тот и вникать не стал. Они уходили в глубь леса на километры и все спорили, спорили, пока папа не оцарапал лысину веткой и к переносице не побежала струйка крови.