– Что? Не нашел? – с металлом в голосе спросил Тыква. – И вообще, куда тебя носило?
Неужели этот тип с таким же выражением лица ходил учиться всего лишь год-другой тому назад? С трудом сдерживая раздражение, я сказал, что единственная в городе гостиница закрыта, так как в ней нет ни постельных принадлежностей, ни еды. На мой отчаянный стук у парадного хода вышла добродушная с виду хозяйка лет пятидесяти. Судя по всему, она говорила правду.
Кто-то с шумом спрыгнул с грузовика. Это был Тыква. За ним – Бровастый, последним плюхнулся Подбородок с курицей в руках. Бровастый рванул меня за плечо:
– Не смей снимать очки!
Трясущейся рукой я полез в карман и вытащил очки. Тыква ткнул меня в спину:
– Где гостиница? Веди!
– Идешь с нами? – спросил Подбородок унтер-офицера.
– Нет, высплюсь в кабине, – ответил тот.
Я шагал, подгоняемый тумаками. Вчера я разбил очки, сегодня одна беда сменяется другой. При мысли о том, что еще ждет меня, темнело в глазах. Ослабев от голода, я еле волочил ноги, а тем троим, хлебнувшим виски, море было по колено. Сознание этой разницы в нашем положении повергло меня в отчаяние.
Пришлось мне вторично подойти к гостинице и барабанить в дверь. Вышла встревоженная хозяйка в ночном халате, и Тыква завизжал своим пронзительным голосом прямо ей в лицо: мол, мы для отечества жизни не щадим, и разве не благодаря нам вы тут в тылу сидите, страха не знаете, и как это назвать, если нас ночевать не пускают?
Напирая на хозяйку, он оттеснил ее, шагнул в дом и стал снимать сапоги.[3] Хозяйка перепугалась насмерть. Разувшись, Тыква вошел в комнату. Двое ребятишек спали на полу под толстым ватным одеялом. Тыква перешагнул через них и прошел во внутреннее помещение. Следом за ним двинулся Подбородок. Глянув на меня, словно на какое-то насекомое, он буркнул:
– А ты что торчишь? Если хочешь, ночуй здесь!
К счастью, менее чем через месяц война кончилась, я демобилизовался и смог раздобыть стекла для очков, без которых мне в то время было хоть пропадай. А продлись война еще год или два?
Сейчас, после войны, много толкуют о юношах, призванных в армию из учебных заведений, считают, что их безжалостно принесли в жертву. Эти юнцы действительно были жертвами, но я думаю, что у многих из них в тех условиях неизбежно проявлялись самые низменные черты характера. Я смело могу говорить так, основываясь на собственном опыте. Вспоминая прошлое, я с гневом и отвращением думаю о приспособленчестве, о пресмыкании перед начальством, что особенно было свойственно военнослужащим из интеллигентов (вернее сказать, из тех, кто получил образование), об их себялюбии, большем, чем, например, у солдат из крестьян. Ведь я и сам угодил на войну сразу после учебы, поэтому ощущаю все это, пожалуй, особенно остро.
