Про Ивана Хвата, русского солдата - [10]

А тут и до Ивана очередь скоморошничать дошла. Вышел он, не спеша, на середину зала, прокашлялся основательно, усы степенно расправил да и почал врать:

— Кхым! Приснился мне надысь сон один странный. Это, наверное, оттого, что лишку я в корчме давеча тяпнул. Очутился я как бы в аду окаянном. Осматриваюсь, гляжу, а там жарища стоит несусветная, сполохи везде огневые, и всё сплошь мучилище барами да попами битком прямо набито. Вижу — один горемыка воз на себе тянет, надрывается, а на том возу чертей сидит цельная банда, и они этого грешника кнутами поочерёдно стегают. Пригляделся я получше — ба-а! — а тож батюшка ваш, барин старый, впряжён-то заместо вола! Я знамо дело — к нему, здоровкаюсь, шапку пред ним ломаю. Спрашиваю его: не изволите ли чего-либо сынку вашему, Жоржу стал быть Ляксандровичу, на словах передать? Обернулся он ко мне, лицо от муки скорёжил и вопит что есть мочи: «Передай от меня Жоржу, что он дурак! И скажи ты этому идиоту, этому подлецу, этому мерзавцу, что он тоже попадёт в ад, ежели кровя́ сосать с крестьян не перестанет! А такоже передай ему обязательно, чтобы за весть сию из ада наградил бы он тебя пятьюстами рублями с одним вдобавок целковым. А теперя ступай, братец, отседа, и будь здоров!.»

— Врёшь, негодяй! — заорал тут барин, на визг срываясь, — Неправда это, брехня! Ты всё это сочинил, уморист отъявленный!

Все до единого крестьяне, да и многие из бар, тоже тут ударились в умору, и такого оглашенного гоготу доселе там не бывало. Ну а Ваньке только того было и надо.

— Ну, а коли это неправда, ваше скобородие, — тоже он орёт, — то пожалуйте мне положенную награду! Выиграл, значит, я!

А барину и деться некуда. Коли признаешь солдатову брехню правдой истинной — тогда по батюшкиному наказу проходимцу этому плати; не признаешь — награждай его по собственной прихоти. В руки Жорж себя кое-как взял, тоже натянуто весьма посмеялся да и отваливает Ивану Хвату обещанную награду.

И возвертаются Ваня с Павлом домой гоголя́ми. Пятьсот рублей Иван хозяйке отдал, а целковый себе забрал за труды свои праведные. А тут вскорости и Никашка-староста к ним заявляется. Прознал он, видно, про Иванову-то удачу… Мужик он был здоровый, рыхлый и жирный, губы у него были слюнявые, а глазки такие мутные, будто бы кто в них наплевал. Ох, его и перекорёжило, когда баба деньги ему долговые отдавала! Люто он на солдата бравого глянул да и убрался не солоно хлебавши вон. А в доме после его ухода радость настала неуёмная. Все чада и домочадцы Ивану нашему спасибочки говорят и в ножки ему норовят поклоняться, но он такого подобострастия к своей особе не дозволяет…

Откушал он тама, чем бог послал, а потом мысля́ шальная в ум его и торкнула: а не пойти ли мне, думает, в кабачок, не отгулять ли тама призовой целковый? Направил он свои стопы в место это магнитное, да и принимается там кутить. И то ли вино ему крепкое попалося, то ли просто так само, а только вырубился он с перепою в умат. Брякнул он на руки буйну свою голову и беспробудно за столом заснул…

И вот много ли времени проходит али мало, а только наконец просыпается Иван. И чует вдруг с великим удивлением, что обретается он почему-то в темноте да в тесноте. Ко всему же этому вдобавок ещё и руки-ноги у него были связаны туго. И смекнул солдатик опутанный с ужасом, что куда-то его вроде как несут.

— Эй, вы там, — вскричал он обеспокоенным голосом, — кто вы такие и куда меня несёте?

А в ответ получил он сразу сапожищем по заду, и кто-то над ним рассмеялся злорадно.

— Молись богу, солдатская твоя душонка, — прорычал голос как будто знакомый, — сейчас мы тебя в пекло спроворим!

«Э, да это никак Никашкин что ли бас, — догадался Иван, — ну точно же его, гада, кого ж иначе!»

И тут чует он с тревогою явною, что качают его, бросают — и вот уже он вниз куда-то падает. Только плюх — шлёпнулся мешок с солдатом опоенным в холодную воду, да моментально камнем на дно он и пошёл. И опустился мешок этот в омут глубокий. «Утопили меня, сволочи, как котёнка!» — пронеслось молнией в мозгу утопленного. Задержал он дыхание насколько мог и со всех сил в путах крепких задёргался. «Всё, думает, кранты — ни в жисть мне из западни этой не выбраться! Вот до чего водка людей-то доводит, — подумал он горько, — Ну, уж коли выберусь отсюда каким-то чудом, то ни капли больше пить-то не буду. Клянусь! Зарок даю!.»

И тут вспомнил он про кольцо карликово медное, на мизинчик его надетое. Пощупал он палец заполошенно — есть, на месте кольцо! Только что за стишки тама были треклятые, дай же бог памяти? Забыл, куриная голова, как есть запамятовал!. А уж воздух в Ваниной груди кончается, и терпится без дыхания из последней-то моченьки. И тут вдруг вспомнил он наконец эту чушь, будто молния у него в мозгу сверкнула. Проборматывает он про себя скороговоркой вирши те про филина да про ворона, и только успел он их пробалакать, как вдруг — бах! — ни пут крепких, ни мешка тесного как ни бывало. Уже на самом последнем дыхании Ваня из омута гиблого выплывает и подалее к берегу отгребает. Высунул он голову из воды, дышит как можно тише и видит, как на мостовой переправе две фигуры во мраке маячатся. «Не иначе как это Никашка коварный с каким-то ещё гадом, — Ванька дался в догад, — Ишь, твари, наслаждаются, что со мною справились!»