— О, сущие пустяки! — в горящих очах царя запрыгали весёлые смешинки, — Ничего нету проще: вы, дорогой претендент, должны всего-навсего опуститься предо мной на колени и поклясться мне в вечной и преданной верности. Вот и всё.
Внимательно посмотрел Буривой на сидящего пред ним владыку. Что-то знакомое в его облике он уловил, что-то неуловимо знакомое…
Странное беспокойство зашевелилось у него в глубине души, под толстым слоем бездумного равнодушия и бесшабашного балдежа. Это чувство было едва ощутимым, но оно таки в нём проявилось.
— Э-э-э… пожалуй, нет, — покачал Буривой головою в знак сомнения, — Предложение ваше конечно лестное и интересное, но… как-то не по душе мне оно…
— Жаль… Жаль! — весело воскликнул моложавый царь, видимо, ни чуточки на отказ Бурши не обижаясь, — Ну, да этот ваш ответ сделаем пока не окончательным. Даю вам срок немного ещё подумать, друг мой нежный, скажем этак…до конца следующего вечера. Да!
И он предложил показать дорогому гостю всякие свои невероятные чудеса…
Что только наш князь там ни увидал: и плиты-самоварки, и разные кружилки и каталки, и улучшители радости, и увеличители сладости, и чудо-бани, и игры в балдоманию… Шик, блеск, красота, удивление — изыски хитроумные для ловли счастливых мгновений!
И обед был предоставлен ему просто великолепный!
Таковских вкусных яств и дивных напитков не пивал наш простак никогда и не едал!
Ну, а под вечер дан был в его честь гостеприимным хозяином грандиозный разгульный бал. Буривой вовсю танцевал с красотками-дамами, и преисполнился он от их вида ладноприятного восторженно-восхитительным обожанием.
Ажник упрел Буривой, рьяно по залу скакавши.
Вышел он на балкон шикарный воздухом слегонца подышать. Глядь — ёлочки-палочки! — на том балконе в золотой клетке шустрая белка на колесе скачет. Самая она была с виду обыкновенная: ни шерстиночки на ней не было золотенькой, и ни блёсточки от самоцветных каменьев.
А тут и сам Рамхуд на балконе объявился, тоже, видать, освежиться туда выйдя.
— Что это за белка такая? — вопросил у него Бурша голосом пьяным, поскольку немало он уже винца приятного тяпнул.
— А ну её! — махнул тот в ответ рукою, тоже, как и Буривой, уже весьма-то пьяной, — Скачет себе и скачет… Дура она! В клетке таким самое место, а больше нигде…
И он отвёл от белки злорадный взгляд и сплюнул с балкона с каким-то брезгливым отвращением.
Вернулись они под ручку тогда в залу и аж до самой полуночи пили там, пели и плясали.
А потом Буривой захотел очень спать. Отвели его друзья новые в роскошную опочивальню и на пышном ложе его там оставили.
«Э-э, нечего мне зря кочевряжиться, — засыпая, подумал князь пьяный, — Тут ведь здорово, мило и радостно, не то что у нас там… Завтра же сообщу Рамхуду сиятельному, что я ему поклониться согласен…»
Тут он заснул окончательно.
И вот спит наш гуляка отвязный, и снится ему вскоре сон какой-то странный. Да не сон — кошмар! Кошмарище даже! Будто бы идёт он по лугу сказочному, и аж душа у него поёт от счастья. И вдруг — бух! — провалился он нежданно-негаданно в какую-то ямищу вязкую, и стало его в ту яму неотвратимо засасывать. Сначала по колена его в топь засосало, потом по пояс, по грудь, а затем и по шею самую… А кругом-то насекомые какие-то мерзкие кишат, лягухи склизкие квакают и лазают пузатые жабы… Жутко сделалось Бурше необычайно, заорал он громко, забился там отчаянно, да и… проснулся внезапно.
«Вот же, — смекает, — гадство! И приснится же такая чушная мура!»
Встал он с постели, весь потный и взмылённый, и поплёлся затем на балкон, поскольку, как он помнил, там фонтанчик журчащий был устроен. Придя же туда вскоре, пил он, пил воду хладностудёную и наконец-таки ею напился вдоволь.
Смотрит, а белка эта на колесе своём более не бегает, остановилась она и пристально на него поглядела.
«Вот же ещё нелюди, — подумал Буривой о местных с некоторым осуждением, — бессловесную животину в клетке тесной содержат. Да хоть она какая — хоть железная, хоть золотая, — а воля вольная всё одно неволи слаще!»
Взял он, да и выпустил белочку из её тюряги.
Та оттуда вмиг выскочила, довольно этак зацокала — скок-поскок на перила балконные, да и была такова.
А Буривой опять завалился спать.
И спал он аж до самого до обеда. После перепою вечернего неумеренного чуток он поснедал и чует — снова готов-то он куролесить там напропалую, бить бездумно баклуши да погружаться вовсю в балду.
Ну а под самый вечер назначенный приглашает царь Рамхуд его в свои апартаменты, на прежнее кресло его особу усаживает и о принятом решении его выспрашивает.
— Ну что, — говорит он этак властно, — Готов поклониться мне, Буянский князь? Или, может, тебе тут не нравится?
А Буривой-то совсем уже к тому времени был пьяный. Хотел было он сказать, что да, мол, поклонюся сейчас, а сказал языком заплетающимся вот какие слова:
— По… по… пошёл-ка ты, лучше в зад, а!
Сам даже он не понял, как такие поганые словеса с языка у него сорвалися. Это, наверное, не ум Буривоев с царём прилипчивым разговор-то вёл, а душа его свободная с чёртом этим базарила.
— Что-о!!! — взревел царь райка земного не своим голосом, — Я — в зад!!! Ах ты, мерзкий паяц! Князишка жалкий! Дурак буянский! Дегенерат!.