Про дедушку Гайсу - [2]

— Ну, — сказала Фарида низким голосом, — сам не спишь и людям не даешь? Что случилось?

Запинаясь от смущения, Гайса-бабай объяснил.

— Вот паразит какой! — грозно заворчала Фарида. — Шляется по чужим дворам!..

Дедушка Гайса не понял, о ком это она…

Подобрав подол длинной белой рубахи, Фарида полезла через заплот вслед за Гайсой.

Актуш лежал не двигаясь.

Крепко зажав бидон в коленях, старуха большими руками вцепилась в мохнатую шею пса и вытянула из бидона — сначала черные уши, а потом и всю морду.

— Вот спасибо тебе, Фарида! Вот спасибо! — суетился Гайса-бабай. — Совсем пропадал Актуш… Жалко собаку: хорошая собака — мою козу сторожит.

— Иди спи! — сказал старуха, забираясь на заплот, словно на коня.

— И тебе спать спокойно.

— Где там спокойно! Тимербулата до сих пор нету.

— А куда же он подевался?

— Куда-куда!.. Гуляет, наверное, с этой образованной. Ой, аллах!..

Фарида перекинула через заплот голенастую ногу, спрыгнула наземь и ушла к себе в избу.

Гайса повесил бидон на плетень и еще постоял немного посреди двора, глядя на черное, беззвездное небо. Он подумал, что, может быть, сегодня опять увидит большую радость — первый снег. И у него стало хорошо на душе, очень хорошо.

Но, войдя в дом, улегшись на тощий матрасик, натянув до подбородка ватное одеяло, Гайса вдруг сообразил: а ведь то, что произошло сейчас, дело вовсе не веселое.

Во-первых, во дворе был позабыт с вечера бидон с молоком: пусть молока там немного — все равно, такого раньше с Гайсой никогда не случалось… Во-вторых, нужно честно признаться: Гайса испугался, увидев непонятное существо, которое металось и громыхало: а ведь прежде в своем доме, во дворе своем Гайса ничего не боялся… Эй! Уж не старость ли подступает?..

Конечно, семьдесят два года — пустяки для одинокого мужчины. Вставить бы новые зубы да заказать хорошие очки для охоты — живи тогда в полное удовольствие! Пенсия идет — хоть и не очень большая, а идет. Картошка своя. Коза доится. Чего еще надо?!

Но как подумаешь, что все-таки придется когда-нибудь стариком стать, — вот тогда-то…

Ладно! Пусть. Проклятая старость все равно приползет, никуда от нее не спрятаться. Пусть… А вот утром, наверное, выпадет снег — день будет светлым, чистым!

Гайса-бабай уснул.

Однако утром снега все еще не было. Наоборот — в воздухе потеплело. Земля на огородах лежала черно-серая — овцы бродили по грязной картофельной ботве.

Дедушка Гайса подоил Дуську, выгнал ее в огород.

А сам покатил на велосипеде в Бруснику.

Деревня Брусника совсем рядышком — семи километров не будет.

А деревня-то, деревня! — всего три дома: лесник, Машка-вдова да Сильва-охотник.

Родители Сильвы приехали в здешние места из Латвии (Сильва говорит, «из Курляндии») еще задолго до революции. Не по своей воле приехали — сослали их в Сибирь.

Татары к себе латышей не пустили. Но и не выгнали совсем: отрезали за березняком кусок бросовой земли — обживайтесь, поселыцики, только свиней за ограду не выпускайте.

Сильва для дедушки Гайсы — первый товарищ. Лет шестьдесят дружбу водят, а то и больше. Все у них одинаково в жизни получалось: в один год женились, в один год овдовели… Теперь ездят друг к другу в гости, охотятся иногда вместе, рыбачат. Сильва — грамотный старик, еще у отца своего хорошо выучился. Он выписывает районную газету и журнал «Охота и охотничье хозяйство», говорит, что без такого журнала никак нельзя.

…Когда Гайса рассказал другу все, что было с ним ночью, Сильва задумался и за полчаса не произнес ни слова. Потом он встал, молча вышел во двор, под навес, и потуже накачал шины своего велосипеда.

Гайса-бабай, сгорбившись, сидел на лавке под большой, пожелтевшей от времени картиной: там было изображено, как бородатый старик землю пашет сохой; старик этот смахивал на Сильву.

А Сильва натаскал в избу дров, сложил возле печки (это он делал всегда, когда надолго уходил из дому). Умылся под рукомойником, вытер лицо чистым полотенцем. Достал из шкафа черный пиджак, надел его. Перед зеркалом подправил ножницами бороду… Подумал — и под воротник синей рубахи повязал бантом белый галстук.

Из сеней принос бутылку чистого перегона, молча разлил в эмалированные кружки.

— Ну, сосед, — сказал, наконец, Сильва, — сватать тебя буду. Выпьем за такое дело!

Дедушка Гайса машинально поднял кружку, поднес ее к раскрытому рту и замер в удивлении. Только глаза стали моргать часто-часто.

— А за кого сватать? — тихо спросил он. — За Машку-вдову?

— Ты пей, браток, пей! — успокоил его Сильва. — Разве я враг тебе? Или порядка не знаю? Или первый год с татарами живу?.. Что ты, браток? Марья вовсе не твоей веры, и нечего ее сюда приплетать. Нет, Гайса, я тебе бабу подыскал в самый раз: татарка она и женщина видная.

Дедушка Гайса хотел спросить «Кто такая?», но вместо этого промолвил с большим сомнением:

— Слушай, Сильва, а не рано ли мне жениться? Может, еще погулять?

На такой пустяковый вопрос Сильва только рукой махнул.

Старики опорожнили кружки, утерли ладонями бороды, вышли на улицу. Замков Сильва отродясь не признавал — подпер дверь лопатой (хозяина, значит, в доме нету). Спустил с цепи свою остроухую Дамку. Вывел велосипед из-под навеса.