Призыв Духа - [101]

Но всякое размышление, сосредоточенное на Слове и домостроительстве Таинств, в значительной мере остается недостаточным, если оно не очищает путь для таинства брата, как говорит Иоанн Златоуст. Нельзя забывать, что миссия, переданная апостолами через Павла, состояла из двух требований: проповедовать Евангелие и делать сборы для иерусалимских христиан. Любить бедного, борясь и уча его бороться против его бедности, — неотъемлемая часть Евангелия Иисуса Христа. Церковь есть свидетельство любви для страждущих, для обездоленных. Мы должны систематически заботиться о бедных. Таким образом, Церковь предстает как триптих, состоящий из трех икон, которые суть: литургия, Писание и любовь к бедным.

Я думаю, что священник не есть и не должен быть как один из тех семи, посланных апостолами в Иерусалим, чтобы заниматься столами. Но в его послушание входит и забота–вместе с верующими — о нуждах братьев. Тот, кого мы покидаем, чувствует себя нелюбимым и легко становится жертвой волков.

 

Долой все виды конфессионального национализма

Взаимосмешение национализма и религиозности проистекает из той роли, которую играла Церковь во времена многочисленных освободительных войн. В этих войнах участвовали епископы, священники, монахи. Церкви довелось стать хранительницей языка и культуры, что позволило греку, русскому, болгарину, сербу почувствовать себя вполне православным, какова бы ни была глубина его веры.

Это православие, единство которого не только в вере, но также в его восточном духе, связанном с единым представлением о человеке, до сих пор не могло быть заменено ни только словом, рассеянным в мире, ни только свидетельством. Такой замены и не требовалось, так как для каждой Церкви важно было свидетельствовать на своей территории, взаимодействуя с национальной культурой и питая ее. Прочно укорененные в национальной почве, православные отлично умели оставаться самими собой.

Однако эта укорененность сделала много поколений православных заложниками существующей в их странах власти. Она развратила их представлением о некоем национальном превосходстве. Она побуждала их там, где они были в большинстве, становиться более или менее фундаменталистами, смешивая свою национальную принадлежность со своей Церковью, а горькие или гордые исторические воспоминания — с церковным сознанием. Единства в вере и литургии было, таким образом, недостаточно для того, чтобы сблизить людей практически. Напротив, многие православные зачастую мнят, будто один народ, принадлежащий к той же Церкви, чем–то выше, чем другой. Этим они поддерживают расовые предубеждения. Знакомясь ближе с другими, открывая для себя чужие обычаи и традиции, открывая, например, что литургические формы были плодом истории, — можно многое поправить. Именно взаимно обогащаясь и начиная понимать относительность некоторых привычных вещей, люди, возможно, поймут и то, что церковное сознание должно быть свободно от национального чувства.

Формально осудив филетизм, православие вновь побуждало к смешению этих чувств и самосознаний — церковного и национального. Верно, что свобода обретается через некоторое отвлечение от истории и культуры. Нет культуры, которая была бы привилегированной в историческом плане. Если христианство воспользовалось греческой философией, чтобы стать понятным в эллинистической среде, то в исламских странах ему придется усвоить понятия и чувства арабов. Все это требует пересмотра тех или иных литургических текстов, тех или иных обычаев. Иначе можно изменить вечному Слову.

Поместная Церковь составляет святой народ, призванный встретиться с Господом в паруссии. Его обитель — на небесах. Он не бывает орудием государства. Он поддерживает смелость, но не насилие. Он не может проповедовать отечественную войну, принимая все ее бедствия. Царство Божие не совпадает с государствами. Оно выше непрочных судеб народов.

Если некоторые православные народы — русские, грузины, греки — «совпадают» со своей Церковью, то у других это не так. Во многих странах православные в меньшинстве; так обстоит дело в Финляндии, в Западной и Центральной Европе, на Ближнем Востоке. Здесь православные получили особую благодать: они не отождествляют Церковь и нацию. Поэтому они более свободны от того, что временно. Они чувствуют себя странниками.

Величие нации — победы, богатство, науки — ничто в очах Божиих. Униженные и оскорбленные народы любимы Богом в их культурном убожестве и историческом одиночестве. Если они будут приняты в общение любви, если великие народы скажут им, что они необходимы, то восстановленное таким образом единство возымеет силу, которая освятит всех.

Вхождение в культуру и уважение к инаковости

Как в плане учения, так и в плане пастырства, проблема нашего отношения к культуре ставится, исходя из богословской последовательности, из послушания вере. В евангельском послании есть космическое измерение; оно должно выходить за церковную ограду, облекаясь в те слова, которые присущи культурной сфере, где живут христиане. Уже в библейском и в литургическом слове есть такие слова, и если к Слову невозможно приступить, не представляя палестинской и греко–римской культурной среды, то сегодня невозможно проповедовать Слово, не учитывая среды, призванной его воспринять.