Призванный хранить - [122]

— Иногда случается, — медленно проговорил он, — что моя армия, отягощённая трофеями, не может двигаться вперёд. Лошади и верблюды падают под грузом добычи, а быки отказываются тянуть повозки. Тогда я приказываю вырыть глубокую яму, светить туда часть золота и драгоценностей и закопать. И даже не всегда ставлю сверху камень, чтобы запомнить место. Неужели ты думаешь, что я оставлю тебе твою никчёмную жизнь, прельстившись лишней горсткой монет? Должно быть, глупа была аланская царица, если держала тебя советником.

— Я далёк от мысли, великий хан, что даже гора золота размером с Эльбрус способна смутить твой взор, — ответил я. — Но в сокровищнице царицы Регенды ты найдёшь то, что сможет заинтересовать тебя. А если нет — прикажи отрубить мне голову на городской площади.

Тимур склонил голову набок. В его широко расставленных глазах я не заметил ни проблеска интереса — они были по-прежнему неподвижны, как два ледника высоко в горах. Но моя жизнь, хоть и висевшая на волоске, до сих пор принадлежала мне, и это обнадёживало.

— Возле дальней стены, — продолжал я, — твои воины увидят старый гобелен с изображённым на нём сказочным львом с человеческий головой. За гобеленом скрывается ниша в каменной кладке...

— Ты хочешь сказать, что там... — начал Тимур, нахмурившись.

Я перебил его, что было страшной дерзостью. Но и это сошло мне с рук.

— Ниша пуста, великий хан. Аланская царица, предвидя свою гибель, позаботилась о том, чтобы содержимое ниши не попало в твои руки. Но я могу помочь тебе получить его.

— О чём он бормочет? — с презрением спросил Тохтамыш, но Тимур предостерегающе поднял руку. И славный Тохта-хан снова умолк, позеленев от унижения. Видит Бог, не хотел бы я оказаться на его месте...

— Чего ты хочешь? — спросил Хромой Тимур.

Я предвидел этот вопрос. Я был готов к нему и проговорил, опустив взор долу:

— Выжить. Только выжить, и ничего больше, клянусь Аллахом.

Каган усмехнулся.

— Смотри, собака. Если ты обманул — твоя смерть будет страшной и долгой. Гораздо дольше, чем жизнь.

Он выпростал из-под халата алый сафьяновый сапог, расшитый золотыми нитями. И я поцеловал этот сапог, даже не почувствовав отвращения. Словно другой, не знакомый мне человек распростёрся ниц перед ханским троном, а я, холодный и отрешённый, наблюдал со стороны.

Они умрут. Хан Тохтамыш, чьи воины повесили любимую мною женщину на дворцовых воротах. Аланский царь Исавар, что не пришёл ей на помощь. Грузинский царь Гюрли, решивший отсидеться в своей крепости. Они умрут все, один за другим. А если нет — значит, Аллаху не угодна моя месть. Как и моя жизнь.

Отчего бы не вспомнить теперь те сны, что снились мне под старыми яблонями, в красивом и богатом городе Меранге, отчего не вспомнить, о чём я мечтал в те годы и какие надежды владели моим умом? Смешно, но я был уверен, что мои мечты сбудутся... Возможно, мои сны говорили об обратном, я не замечал. Слишком это легко — искать в прошлом предостережения, которым не внял.

«Ты встретишь женщину, — сказал однажды слепой дервиш, — и эта встреча перевернёт всю твою жизнь...» Разве он был не прав? Я, Рашид ад-Эддин, бывший главный визирь при дворце эмира Абу-Саида, бывший паломник, путешественник и собиратель мудрости, бывший советник аланской царицы, её возлюбленный и отец её дочери, — я ехал на низкорослой мохнатой лошадёнке в свите самого Тамерлана, Великого завоевателя Вселенной, и Аллах не посылал молнии мне на голову, потому что ему было жалко тратить на меня свои молнии...

Я был советником Тимура. Я завоевал его доверие, и никто не может подсчитать, скольких людей я предал ради этого. Скольких я убил во имя своей цели — не важно, своими или чужими руками.

Я собственными глазами видел труп правителя Дербента Ширан-шаха — он заколол себя мечом, когда монгольские войска подступили к его дворцу. Перед этим я убедил его послать городских старейшин на переговоры с каганом. А когда старейшины прибыли в монгольскую ставку, их схватили и подвергли страшным пыткам. Многие из них умерли достойно, не раскрыв рта, но нашлись и такие, что согласились показать тайный путь к Дербенту через ущелье, купив тем самым лёгкую и быструю смерть. Я не осуждаю их. Я сам за свои годы успел пасть так низко, что меня, наверное, не приняли бы даже в аду.

Через несколько месяцев, осенью 783 года Хиджры, монгольские войска подступили к Самарканду. Никто не сомневался, что город сдастся без боя: высшая знать и духовенство готовы были вынести Тимуру и Тохтамышу ключи от ворот. Однако случилось иное. В Самарканде вспыхнуло восстание «сербаданов» — крестьян, ремесленников, мелких торговцев и землевладельцев. Вряд ли славный Тохта-хан воспринял всерьёз это известие, когда его нукеры лезли на городские стены. Трудно было предположить, что невеликая армия, собранная на три четверти из городской бедноты, сумеет трижды отбить монгольский штурм. А потом, сделав ночную вылазку, дотла сжечь знаменитые китайские катапульты, от которых, как говорили, не существовало защиты...

— Они умрут! — орал Тохтамыш, захлёбываясь слюной и топча ногами ковёр в своей походной юрте. — Они умрут все до единого, и я сравняю этот город с землёй — пусть даже мне придётся положить всю мою армию под его стенами!