Призраки зла - [6]

— Должно быть, хороший материал, — прокомментировал он.

Фрейзер повернулся с гримасой отвращения.

— Написал некто, кому мы платим кучу денег за колонку юмора. Мне смешнее было читать надписи на обертках рождественских крекеров, но он — друг чьей-то жены. — Майк поднялся и протянул руку. — Рад тебя видеть, Гус. Как это тебе удается так чертовски молодо выглядеть?

— Здоровый образ жизни.

Разница между ними была чуть больше двух месяцев, но, как сказал как-то Малтрэверс, Майк Фрейзер уже родился тридцатилетним. Его лицо, прошитое морщинами, выглядело, как помещение, в котором жил какой-нибудь неряха, гармония между отдельными чертами лица отсутствовала. Сломанный нос, достояние форварда в регби, придавал лицу суровость, а темные стриженые ежиком волосы напоминали коврик-щетку для вытирания ног перед дверью. Майк Фрейзер уже пятнадцать лет был женат на нежной, необыкновенно хорошенькой японке, обе его дочери унаследовали красоту матери и душевную теплоту отца. Всего несколько человек, в том числе и Малтрэверс, знали, что если Майк Фрейзер выглядит усталым, это скорее всего означает, что он провел ночь, сочувственно выслушивая телефонную исповедь какого-нибудь бедняги, находящегося на грани самоубийства, от которого ему обычно удавалось отговорить своего собеседника.

— Ну что, ты нашел в библиотеке что хотел? — спросил он, надевая пиджак.

— Безусловно, кое-какие пробелы заполнились. Я, например, не знал, что она пару лет жила в Уэлсе. Это сообщила «Гардиан», где говорилось о каком-то скандале из-за атомной электростанции. Сколько она живет в Лондоне с тех пор, как вернулась?

— Точно не знаю, всего несколько месяцев.

— А как «Кроникл» удалось к ней подобраться?

— Редактор встретил ее на обеде. Она сказала, что ей нравится наша газета, и он уговорил ее дать интервью.

— А почему мне?

— Помнишь тот материал, который ты для нас сделал о Ричарде Томлинсоне? Драматурге? Он — давний друг Дженни Хилтон, и то, что у тебя получилось, произвело на нее благоприятное впечатление. — Фрейзер цинично скривился. — Сказала, что ты добрый.

Малтрэверс небрежно спросил:

— Она сказала, что будет разговаривать только со мной?

— Вовсе нет, — твердо возразил Малтрэверс. — Не пытайся использовать эту уловку, чтобы увеличить свой гонорар. Она вполне готова разговаривать с кем-нибудь другим, если ты…

— Уверен, мы что-нибудь придумаем, — перебил его Малтрэверс. — За выпивкой. Если ты предложишь мне хорошую цену, я даже за нее заплачу. Куда пойдем?

— К «Волонтирам», — ответил Фрейзер, отрываясь от своего дисплея. — По дороге я должен представить тебя дейм Мери.

— Кто такая дейм Мери? — спросил Малтрэверс.

— Увидишь. Это забавно.

Они вышли из редакции и направились по Сити Роуд к кладбищенским воротам. Тропа с указателями проходила между березами, кленами и буками. Прямо напротив ворот Фрейзер повернул направо к надгробию кубической формы с надписью, гласящей, что под ним покоится дейм Мери Пейдж, вдова сэра Грегори Пейджа, чье имя было выгравировано на противоположной стороне.

— Посмотри, — сказал Фрейзер. — Вот одна из прелестей неизвестного нам Лондона.

Малтрэверс приблизился к другой стенке памятника и прочитал легенду в немом изумлении.

«За 67 месяцев у нее 66 раз откачивали жидкость. Таким образом, она сбросила 240 галлонов воды, причем никогда не жаловалась на свою болезнь и не боялась операции.

Мученица водянки дейм Мери провела последние пять лет жизни, как бы утопая изнутри, и переносила муки с христианской стойкостью и английской невозмутимостью.»

— Правда, здорово, — заметил Фрейзер.

— Нечто классическое, — согласился Малтрэверс. — А ты никогда не задавал себе вопроса, где хоронили обыкновенных людей? Даю гарантию, что каждый, кто лежит на этом кладбище, был либо прекрасной супругой и матерью, либо честным и преданным мужем, либо ребенком, лишь на время ниспосланным ангелами в этот грешный мир.

— Смерть прощает все долги.

— Может быть. Но мне хотелось бы найти памятник с надгробной надписью вроде «Она постоянно причиняла беспокойство семье, пила, как сапожник, колотила слуг, превратила жизнь мужа в ад, семья благодарит Господа за то, что он наконец прибрал ее».

— Вот чего ты хочешь?

— Меня кремируют, но если бы должны были похоронить, я распорядился бы написать на надгробии что-то вроде, — Малтрэверс на момент замолчал. — «Он был не хуже других, и по крайней мере некоторые его любили».

— Звучит очень философски. Пойдем за это выпьем.

Зажатые между современными домами «Волонтиры» сохраняли викторианское великолепие. Центральная стойка из полированного красного дерева, деревянные простенки с цветными витражами, огромные зеркала в резных рамах с золотыми монограммами старинных пивоварен, потемневшими от времени. Обои цвета темного вина с виноградными гроздьями поднимались на двадцать футов к потолку, украшенному массивной лепниной, но уже без тяжелой люстры с множеством свечей посередине. Паб был полон, стоял гул разговоров «детей Сити», молодых бизнесменов, которые могли за день заработать столько, сколько другим посетителям не снилось и за всю жизнь. Пока Фрейзер сидел за стойкой, ожидая, когда его обслужат, Малтрэверс пересек зал, протиснувшись мимо мужчины, который по радиотелефону уверял жену, что кое-что подвернулось и он вынужден задержаться, и, может быть, даже придется заночевать в городе. Разговаривая, он не переставал улыбаться своей молодой спутнице. Малтрэверс заметил ее стройное тело и чувственные губы и милостиво заключил, что она, наверное, доводится говорящему племянницей. Фрейзер вынырнул из сутолоки с кружками пива в обеих руках, и они нашли себе место, которое сходило здесь за тихий уголок.