Призраки прошлого - [15]

— Да это не королева, не Тарамис! Это демон в ее обличье!

Лже-Тарамис взвизгнула в ярости, скользнула за спину Констанция; кофит, покручивая ус, задумчиво посмотрел на короля и капитана, странным образом похожих друг на друга, и, не раздумывая более, повернулся, и вместе со своей пассией исчез во мраке дворца.

Народ на площади взревел. Кто Тарамис? Где Тарамис? Эти вопросы так и остались без ответа, ибо ведьма Саломея лишь злобным блеском глаз отличалась от настоящей королевы. Дикий мощный вой стотысячного горла потряс Хауран. С лиц наемников мгновенно слетело общее выражение скуки: звериная ярость толпы за пол-вздоха могла раздавить их, а потому они выхватили мечи и не теряя времени ринулись на безоружных людей.

Огромный шемит подскочил к капитану, намереваясь поразить его мечом в грудь, но в тот же миг упал на ступени замертво — кинжал Конана-младшего по рукоять вошел ему в шею. Король усмехнулся, подавляя желание дружески шлепнуть парня по плечу, выхватил свой королевский меч и ринулся вниз. А там уже кипел бой.

Гвардейцы яростно бились с шемитами — после того, как капитан их сначала запретил им слагать оружие, а затем выступил с короткой, но поразившей всех речью, от недоумения и растерянности не осталось и следа. Не Тарамис! Некоторое время были слышны лишь воинственные и гневные выкрики да звон клинков, но вскоре дикий вопль обезумевшей толпы заглушил все прочие звуки. Люди бросались на шемитов словно звери, вырвавшиеся из клеток. Безоружные, они действовали кулаками, ногами, зубами… И все же исход боя был предрешен: пять сотен гвардейцев и простой люд не могли устоять против тысяч отлично экипированных шемитов.

Конан-король, мечом расчищающий себе дорогу к дворцовой стене, где один против сотни сражался капитан, с ужасом ждал того мига, когда бой для него будет окончен. Так же, как в полной мере испытал он тяжелое похмелье вместе со своим двойником, он должен и упасть сейчас под натиском шемитских псов, упасть, чтобы совсем немного спустя оказаться распятым на кресте подлым кофитом Констанцием… Безумное желание изменить историю обуяло короля; на этот раз он уже не имел воли справиться с собой. Быть может, в более спокойной обстановке он и оставил бы все, как есть, но теперь, в пылу схватки, это оказалось свыше его сил. Да он и не задумывался уже, есть ли у него право вмешиваться, нет ли… Он снова и снова поднимал свой меч, разя ненавистных ему и в прошлом и в настоящем наемников, беспрепятственно вошедших в город и вознамерившихся поживиться на несчастьи обманутых демоном людей. Короткая мысль о меире Кемидо, пропавшем из виду, мелькнула было в его голове, но в тот же момент словно молния разорвалась перед его глазами, хотя ни один из вражеских мечей не коснулся и волоска на его теле. Конан вскрикнул, пораженный страшной болью, пошатнулся и рухнул наземь. Сознание покинуло его.

Глава 5

Сумрачно было на душе стрелка. Качаясь в повозке и сквозь дыру в подгнившей от старости материи поглядывая на волю, он был спокоен внешне, но внутри него гремела настоящая буря. Барабаны и трубы, то вопящие отчаянно, то скулящие, то заходящиеся в стоне — страшная музыка мятущейся души — разрывали его, кровь толчками билась в его голове, а руки сковывала судорога. Он потихоньку щипал свои запястья, вонзал ногти в кожу, и судорога отступала — но ненадолго. Спустя лишь несколько мгновений страдания возобновлялись.

Этей давно уже понял, что серьезно болен. Знающий врачеватель еще мог бы помочь ему, но на лечение времени не было совсем. До Митрадеса оставалось всего ничего — скоро балаган прибудет в Тарантию, а там можно и расслабиться… Стрелок лукавил сам с собой: расслабиться он уже не мог. Теперь и воспоминания — вторая, истинная жизнь Этея — являлись ему словно в тумане. Расплывчатые черты Белит и Гарета не выражали ничего, кроме скуки. Казалось, никакими откровениями он уже не может вызвать в них интерес. Даже Гарет, который имел все основания ненавидеть аквилонского короля, не желал обсуждать планы мести. В конце концов стрелок оставил мертвых в покое, лишь по привычке иной раз вызывая в памяти их лица. И только Конан неизменно представал перед ним в своем настоящем обличье — таким, каким Этей и помнил его: могучий воин огромного роста с гривой черных, вечно спутанных волос, с глазами цвета ясного неба, кои так часто сверкали опасным насмешливым блеском…

Этея снова бросило в пот. Он медленно обтер лицо и шею ладонью, сунул нос в дыру — окошко на волю, и стал вдыхать свежий воздух: размеренно, глубоко, с тихой и несколько безумной радостью ощущая, как проникает он во все поры, во все внутренности, в душу. И наслаждаясь этой игрой, которая для него означала несколько лишних мгновений жизни, он не забывал еще и еще раз представлять себе короткую, но великолепную сцену гибели аквилонского короля, продуманную им до мельчайших подробностей, до единого жеста — стрела, несущая Смерть, легкий трепет привязанных к ней веселых пестрых лент, бурлящая и смердящая толпа, размалеванные физиономии собратьев-лицедеев, и там, дальше, суровое лицо короля и последняя мысль — может быть, догадка? — промелькнувшая в его синих глазах; затем сильные пальцы Этея ласково сжимают тонкое упругое тело стрелы и…