Призраки отеля «Голливуд» - [17]

Куколка двинулась вперед, щедро отвечая улыбками на любопытствующие взгляды туристов и бесцеремонные возгласы американских солдат. Для туристов она была такой же достопримечательностью, как Эйфелева башня в Париже или знаменитый мавританский дворец в Гренаде. Для солдат — воплощением того чисто американского секса, который после второй мировой войны брал штурмом все континенты. Эскортируемая своими спутниками, Эвелин направилась к месту, где остановились Мун и Ритчи.

— Видите, она заметила меня! — Ритчи разразился счастливым, почти детским смехом. — Алло, Куколка, как поживаешь? — крикнул он издали.

Даже не повернувшись в его сторону, она небрежно кивнула. Ее откровенная вульгарность немного смягчалась еле уловимой отчужденностью в широко раскрытых голубых глазах.

В мексиканце самым выразительным были черные усики и мощные мускулы, для демонстрации которых весьма подходил спортивный полотняный пиджак без рукавов. Второй спутник… Мун не сразу понял, где видел эти пристальные темные глаза под тронутыми сединой бровями. И все же это был падре Антонио, походивший в светлом фланелевом костюме скорее на спортсмена, чем на священника. Голова была не прикрыта. Почти лишенная растительности, она тем не менее не вызывала представления о лысине. Такими выглядят на античных скульптурах бронзовые головы борцов. Узнав Муна, падре Антонио приветственно поднял руку.

— Мой друг жаждет познакомиться с тобой! — Ритчи загородил киноактрисе дорогу.

— Автографы даю в холле гостиницы в пять часов! — Эвелин одарила Муна таким же небрежным кивком.

— Он журналист… Хочет написать о тебе, — Ритчи врал с отчаянной убежденностью.

— А, журналист! — заворковала Эвелин. — Это другое дело! — На ее лице засветилась интенсивная улыбка. Иллюзорная высота, на которую ее вознесла прихоть кинопродюсеров и публики, всецело зависела от благосклонности журналистов. Сегодня добровольные рекламные агенты, они завтра же могли ее превратить в ничтожество.

— Это недоразумение, — вмешался падре Антонио, с интересом наблюдавший за этой сценкой. — Сеньор Мун известный детектив.

— Терпеть не могу детективов! — Эвелин скорчила гримасу. — Может быть, вас прислал мой ревнивый муж Сидней Мострел? С поручением следить за моей нравственностью? — Эвелин разразилась смехом, показавшимся Муну не слишком искренним.

— Я прибыл сюда по просьбе мистера Шривера.

— Ну конечно, полиция устроила этой маленькой Шривер грандиозную бесплатную рекламу! Я уверена, что она все это нарочно инсценировала.

— Не думаю, — Мун покачал головой.

— Можете положиться на меня. Я ее раскусила с первого взгляда. Однажды она со свойственной ей наглостью заявила, что могла бы стать лучшей киноактрисой, чем я… Очевидно, она в ту ночь полезла к Рамиросу, чтобы доказать это. — Эвелин стрельнула в мексиканца полунасмешливым взглядом. — Спутала съемочную площадку со спальней! — и киноактриса резко засмеялась.

— Никакой женщины! Клянусь тебе, дорогая! — Мексиканец клятвенно прижал руку к сердцу.

— Вы можете верить Рамиросу! — сказал падре Антонио внушительным голосом. — Он любит только вас!

— Откуда вы это знаете? — бросила Эвелин.

— Не забудьте, я его исповедник.

Киноактриса и ее спутники попрощались с Муном. С Ритчи никто не прощался. С минуту он стоял с таким видом, словно его оглушили, потом, приосанившись, бросил вдогонку воздушный поцелуй.

Неотправленное письмо

Почта представляла собой розовый домик, размером чуть поменьше полицейского комиссариата. По бамбуковым жалюзи на некоторых окнах и доносившемуся за ними детскому смеху Мун догадался, что здание служит одновременно и квартирой.

— Не забудьте называть его начальником! — напомнил Билль Ритчи.

— Судя по размерам заведения, подчиненных у этого начальника не слишком много, — улыбнулся Мун.

— Ни одного, сам разносит почту. Но так в Испании и принято. Гордецы! Чем беднее человек, тем большего гордеца из себя строит, — и актер уселся на стоявшей перед почтой скамейке.

— Вы разве не пойдете со мной? — удивился Мун.

— Зачем?

— Хотя бы в качестве переводчика.

— Он говорит по-английски. А мне полезнее подышать свежим воздухом, — Билль Ритчи протер морщинистое лицо большим носовым платком. Платок был не слишком чистым. Но, может быть, это была не грязь, а следы театрального грима, невольно стертого со щек заодно с потом?

Начальник почты оказался таким же речеобильным, как те испанцы, с которыми Муну до сих пор довелось столкнуться. Намереваясь расположить его к себе, Мун предложил сигару. Начальник с благодарностью принял, но, затянувшись, чуть заметно поморщился.

— Не нравится? — с улыбкой спросил Мун.

— Приходилось курить и получше. Я ведь бывший матрос. Когда доктора списали на берег, сначала рыбачил. На паях с доном Камило.

— Отчего на паях?

— У меня нет собственного баркаса… А потом на мое счастье нахлынули иностранцы, и меня благодаря знанию английского языка назначили на этот пост.

За стеной послышалась отчаянная возня, смех, визг. Начальник почты приоткрыл дверь и, прикрикнув на детей, снова захлопнул.

— Покоя не дают! Разве им объяснишь, что здесь служебное помещение?

Он продолжал жаловаться на свою судьбу, а Мун тем временем набросал текст трех срочных телеграмм.