Призраки Бреслау - [2]

В большом зале крутился паренек в белом накрахмаленном фартуке. Выстраивая пирамиды из столов и стульев, он ловко орудовал влажной тряпкой, собирая пыль и табачный пепел со столов и скатертей. Споткнувшись, Мок полетел прямо на шаткую мебельную башню. Уборщик в испуге взмахнул тряпкой и проехал ею по лицу раннего гостя. Очки с ярко-желтыми стеклами закачались на цепочке, Мок окончательно потерял равновесие, а столы и стулья — точки опоры. Уборщик с ужасом глядел, как хорошо сложенный брюнет валится на торчащие ножки и изогнутые спинки стульев, как они ломаются с жалобным треском и как накрахмаленные салфетки съезжают со столов на упавшего. Пыль заплясала в лучах утреннего октябрьского солнца. Прямо на голову Моку опрокинулась солонка, и соль с легким шелестом заскользила по его щекам. Эберхард инстинктивно закрыл глаза и почувствовал нарастающее жжение. Боль не позволит уснуть, обрадовался Мок, боль подействует лучше, чем шесть чашек крепчайшего кофе, которые он уже успел выпить с шести утра.

В крови у него — вопреки догадке уборщика — не было и капли алкоголя.

Мок не спал четверо суток.

Мок делал все, только бы не заснуть.

Бреслау, среда, 2 октября 1919 года, четверть десятого утра

Хотя кафе Хайманна еще не открылось, в нем уже сидели двое мужчин и пили черный кофе. Один из них курил сигарету за сигаретой, второй сжимал в зубах костяную трубку, выпуская струйки дыма откуда-то из глубин своей бороды. Уборщик делал все, чтобы брюнет (как оказалось, полицейский) забыл о недавнем происшествии: убрал с глаз долой поломанные стулья, подал кофе, сахар, за счет заведения принес из близлежащей кондитерской «С. Бруньес» знаменитые сухарики Фридриха, вставлял темноволосому сигареты в мундштук, ловил каждое слово, дабы на лету угадать желания человека, с которым недостойно обошелся. А полицейский вынул из внутреннего кармана пиджака сложенные листки бумаги и протянул бородачу. Тот углубился в чтение, из трубки грибочками вился дым. Брюнет сунул себе под нос крошечную ампулу. Над столом разнесся резкий запах мочи. Уборщик, сморщившись, метнулся за стойку бара.

Бородатый внимательно читал, всем своим видом выражая недоумение.

— Мок, зачем вы сочинили это нелепое заявление для прессы? И чего ради решили мне его показать?

— Герр комиссар, я… — Мок надолго задумался, подыскивая нужное слово, будто говорил на языке, который плохо знал. — Я — лояльный подчиненный. Если какая-нибудь газета это опубликует, на мне можно будет ставить крест. Это точно. Из полиции меня попрут. И я останусь без работы. Поэтому я ставлю вас в известность.

— И что? — Солнечный луч прорезал клубы табачного дыма и высветил капельки слюны на бороде Мюльхауса. — Хотите, чтобы я вас спас от увольнения?

— Сам не знаю, чего хочу, — шепнул Мок. Вот сейчас глаза у него закроются и он перенесется в страну детства, на разогретые осенним солнцем, покрытые сухими листьями склоны Тафельберга, куда Эберхард ездил на экскурсии со своим отцом. — Я как солдат. Докладываю командиру, что намерен подать в отставку.

— Вы один из тех, — Мюльхаус, причмокивая, посасывал трубку, — с кем я собирался организовать новую комиссию по расследованию убийств. Без идиотов, что затаптывают следы на месте преступления и чье единственное достоинство — образцовый послужной список. Без бывших филеров, любителей поработать на два фронта. Мне было бы неприятно вас потерять из-за вашего дурацкого заявления, которое выставит на посмешище весь полицайпрезидиум. Уже несколько суток вы стараетесь воздерживаться от сна. Если вы сошли с ума (что подтверждает и ваше заявление, и ваше поведение), толку мне от вас не будет никакого. Лучше уж расскажите мне все. Если промолчите, я решу, что вы сумасшедший, и уйду, а если вы будете нести всякую чушь — тоже уйду.

— Герр комиссар, когда я буду засыпать, суньте мне вот это, — Мок положил на стол ампулу с нашатырем, — под нос. Хорошо, что вы спокойно переносите запах аммиака. Эй, ты, — обратился Мок к уборщику, — во сколько открывается ваша рыгаловка? Ага. Значит, времени нам хватит, герр комиссар. И чтобы духу твоего здесь не было! — рявкнул Мок на паренька. — Придешь перед самым открытием.

Уборщик был рад-радешенек убраться подальше от дурных запахов.

Мок облокотился о стол, надел желтые очки и подставил лицо под лучи солнца, от которых не спасали кружевные занавески, но тут же, застонав от боли, смахнул очки и хлопнул себя ладонью по глазам. Под веками вспыхнул фейерверк. Сигарета догорала в пепельнице.

— Так-то лучше. — Мок помолчал, отдуваясь. — Теперь уж я не засну. Сейчас я вам все расскажу. Как вы догадываетесь, это связано с нашим делом, с «делом четырех матросов»…

Бреслау, понедельник, 1 сентября 1919 года, половина восьмого утра

Мок открыл тяжелую двустворчатую дверь и очутился в почти совсем темной прихожей, выложенной каменными плитками. Позвякивая шпорами, он медленно двинулся дальше. Неожиданно путь ему преградила бархатная портьера. Мок отдернул ее и вошел в приемную. Отсюда в глубину квартиры вело сразу несколько дверей. Одна из них была открыта, но проем занавешивала другая портьера, вроде той, на которую Мок только что наткнулся. В приемной имелись не только двери, но и окно. Выходило оно, как догадался Мок, во двор-колодец. За окном на парапете горела керосиновая лампа, свет ее чуть пробивался сквозь грязное, покрытое пылью стекло. В тусклых сумерках взору Мока предстало несколько человек, сидящих в приемной. Он не успел их разглядеть, его отвлекла внезапно заколыхавшаяся портьера. Из-за нее послышался вздох и потянуло ледяным сквозняком. Мок направился к занавешенной двери, но дорогу ему заступил высокий мужчина в цилиндре. Когда Мок попробовал отодвинуть его в сторону, мужчина снял головной убор. Вся голова у него оказалась исполосована светящимися шрамами — они разбегались и переплетались, а вместо глаз у мужчины были рубцы.