Призраки балета - [13]

Плохо было еще то, что землетрясения было не видно.

В том смысле, что вот наводнение, к примеру, или смерч какой-нибудь можно увидеть: прибывает вода или приближается нечто, как у Чехова в «Черном монахе», или течет лава, или надвигается цунами или ураган. Это можно увидеть и успеть что-то предпринять. Эти беды не обрушиваются совсем неожиданно, как снег на голову… впрочем, при чем здесь снег? Уж он-то, вопреки пословице, весьма предсказуем и к тому же безопасен.

Разве что лавина… но тот, кто идет в горы, знает, куда и на что идет, и (как там у Высоцкого?) никто не гибнет зря, и лучше, чем от водки и от простуд, правильно?.. Но по этой логике и ты сознательно идешь на риск, живя в таком опасном месте, вон родители звонят каждый день и уговаривают вернуться, даже муж вроде бы проникся вероятной опасностью и предлагает приехать.

А ты, дорогая бедная Лиза, сидишь в своем любимом Измире, рискуя жизнью детей.

Вернее, не сидишь, а стоишь посреди кухни в полном отупении, открываешь и закрываешь жалюзи, и боишься, и спать ты опять сегодня не сможешь. И перечисляешь мысленно все существующие стихийные бедствия, от которых, как от военных действий или преступников, можно как-то защищаться. А вот от террористов, например, никакой защиты нет, и нельзя ничего предсказать и предпринять, и грозят они каждому, любому, где и когда угодно – как землетрясение.

Получается, если другие стихийные бедствия и катаклизмы – это война природы с человеком, то землетрясения – это ее терроризм! Лизе на секунду стало смешно от собственных запутанных умозаключений: вот ведь как мысли кружатся.

Тук-тук-тук! Раз-два-три!

Стукнули неплотно прикрытые ставни в спальне – знакомый, привычный, почти каждый ветреный вечер повторяющийся звук. Привычный, ритмичный – нечего бояться, сейчас он снова повторится… ну же… вот, правильно! Раз-два-три – все нормально, все предсказуемо. Ставни надо закрепить, но для этого нужны мужские руки, у самой Лизы ничего не получилось, вызвать мастера недосуг, да и стук этот, в общем, не мешает. И ветер ведь не всегда такой, как сегодня.

Нынче ветрено, и волны с перехлестом… волн в такой темноте не увидеть, но лучше вспоминать стихи, чем просто стоять тут и бояться. Что там еще про ветер, кроме хрестоматийного блоковского «на всем божьем свете»?

Ах, нынче ветру до зари дуть сквозь стенки тонкие груди – в грудь! Господи, как все это… сквозь стенки и до зари – это-то и пугает!

Стихи заодно со стихией – наверно, так и должно быть, по крайней мере, по-русски, а уж думать Лиза могла только на этом языке.

Раз-два-три. Вальс с чертовщиной. О, вальс в три па!

Ей показалось, что они действительно раздаются – отчетливые, осторожные и увлекательно-мерные звуки вальса. Пожалуйста, стучи сколько угодно, это просто вальс, я его не боюсь. Или все-таки?..

Дикий крик, от которого она чуть не подскочила, донесся из детской.

– Это сыр! Сы-ы-р, я тебе говорю! Мам, скажи ему, что если сыр, то нельзя!

– Господи, какой сыр?! Тим, ты меня напугал, нельзя же так! Все соседи тебя слышат, наверно! Какой еще сыр?! Где?

– Ничего не сыр! – тут же вступил старший. Одно название что «старший» – двенадцатый год, шестой класс по местным правилам, а в России был бы пятый, тоже маленький еще, и зря, наверно, Лиза все убеждает его быть взрослее. – Ты сама говорила, что если братья, то никакой не сыр!

– Господи, вы о чем?! – перекрикивая уже ревущего младшего, в отчаянии завопила Лиза. – Какой сыр и где?! Все сначала, пожалуйста, и по порядку! Денис?

Лиза всегда старалась выслушать обе стороны и по возможности соблюдать хоть видимость справедливости. Поэтому, когда она, указывая на одного из сыновей, с интонацией телеведущей, взывающей к далекому специальному корреспонденту, посланному на место конфликта, произносила его имя, второй, как правило, замолкал и ждал своей очереди дать свидетельские показания.

– Ну, я ничего не делал, – как обычно, начал ныть Дениска, – я просто вошел… что нельзя в комнату войти?!

– Нельзя, потому что сыр! – вклинился в паузу младший, не дотерпев до конца фразы.

– Да где у вас сыр, я не понимаю?! В комнате?!

– Ну да, у меня! А Денис пусть не смотрит, потому что… как это? Секрет, вот!

Господи боже мой.

Все понятно.

«Сыр» по-турецки означает «секрет», а дети говорят так, как им удобнее, то есть смешивая три, а иногда и четыре языка. Родные им русский и турецкий, изучаемый в школе с пяти лет английский, а теперь еще и немецкие словечки, которыми щеголял Денис, начавший учить его в средней школе.

– Да мне наплевать на его малышовые сикретсы! – почти по-английски завопил Денис. – Я вошел, а он…

– А у меня сы-ы-р, я тебе говорю!..

– Слушайте, замолчите-ка оба! Телефон, по-моему, звонит?

Лиза побежала в гостиную, радуясь тому, что разговор с кем-нибудь (какая разница, с кем – с кем угодно!) отвлечет ее от вечерних страхов, и надеясь, что во время этого разговора мальчишки не начнут кричать так, что придется его прервать.

– Алло, – смягчив звук «л» так, чтобы ответ был приемлем и по-русски, и по-турецки, сказала она в трубку.

– Алло, – нетерпеливо повторила она, не услышав ответа.