Призрак улицы Руаяль - [51]

— Так оно спокойней будет. Я приготовлю вам омлет, но прежде мне надо выпить стаканчик пива. Когда поработаешь в огороде на жаре, так и сам высохнешь, и в глотке пересохнет. А нет лучшего средства против жажды, чем стаканчик горького пива пополам с водой.

Взяв глиняную кружку, она наполнила ее пенящейся жидкостью из стоявшего на соломе бочонка. Николя сел и стал смотреть на кухарку. На сковороде шкворчало свиное сало, к которому женщина добавила несколько ломтиков бекона и небольших кусочков хлеба. Двумя вилками она взбила яйца, постаравшись, чтобы желтая, словно спелая солома, масса основательно запузырилась. Наконец, она вылила ее прямо в шипящий жир и принялась поворачивать во все стороны сковородку, одновременно отделяя приставшую к краям массу деревянной лопаточкой. Спустя несколько секунд перед Николя дымилась тарелка с аппетитным омлетом. Он набросился на него и в одно мгновение уничтожил весь, до последней крошки.

— Ох, как вкусно! — произнес он, дожевывая последний кусочек.

На круглом лице кухарки расплылась довольная улыбка.

— Спасибо на добром слове; когда так едят, смотреть приятно.

— Полагаю, вы давно служите у Галенов?

— О, сударь мой, больше сорока лет! Я, можно сказать, детей их воспитала. Господина Клода и господина Шарля уж точно. Шарлотта и Камилла потеряли мать, ну, и сами понимаете, им нелегко пришлось.

— И у всех разные характеры, надо полагать?

— Это точно! Старший, Клод, был настоящий сорвиголова, чистый разбойник. Отец обожал его. И как я его ни предупреждала, он всегда его выделял. Но ежели хочешь, чтобы братья жили дружно, относиться к ним надобно одинаково, иначе…

— Иначе?

— Иначе если дать одному слишком много, то другой непременно это почувствует, и тогда ни о какой дружбе и речи быть не может.

— Вы, без сомнения, совершенно правы.

Женщина потягивала пиво, устремив взор в пустоту, и Николя подумал, что, похоже, почтенная кухарка решила не разбавлять напиток.

— Поэтому он и уехал в Новую Францию?

Она подскочила.

— В тот день несчастье пришло в наш дом. Наш Клод захотел летать на собственных крыльях. Его решение убило отца. Когда старший уехал, он начал угасать, перестал интересоваться торговлей, у него пропал вкус к жизни. Шарль, младший, принял бразды правления в доме. Но что вы хотите, он всегда был под каблуком своих женщин. И где он их только брал! Первая жена, ветреница и растратчица, скончалась в родах, произведя на свет Жана. Вторая…

Матрона с такой силой стукнула кружкой по столу, что та раскололась, и на стол хлынули потоки пахучей жидкости.

— Эта… Эта такая же. Она лавку презирает. Ей мало того, что она имеет. Ей большего хочется. Она на мужа смотрит как на марионетку и дергает его за ниточки по своему усмотрению. Это она разорила его. Она уговорила его начать дела с северными дикарями, на этом он и потерял свои денежки.

— Северными дикарями?

— Да, с московитами. Из Новой Франции меха больше не везут, он начал искать новых поставщиков и позволил обобрать себя ловкому говоруну. А тот вместо расписки оставил ему образец шкурки соболя, такой крошечный, что из него даже носового платка не сошьешь!

— А сестры?

— У них и вовсе здравого смысла нет. Особенно у младшей, у Камиллы.

Николя вздрогнул. Его первое впечатление было таково, что он, скорее, готов был усомниться в наличии ума у старшей.

— Она обожает брата и тиранит сестру. Ко всем придирается. Нет нужды говорить вам, что она ненавидит нынешнюю невестку, как, впрочем, ненавидела и первую жену брата. Старшая сестра постоянно витает в облаках, она старается держаться подальше от этой одержимой.

Николя подумал, что оказался прав, решив оставить кухарку на закуску. Отдельные детали постепенно занимали свои места в выстроившейся картине. Но он не забывал, что каждый свидетель смотрел на события со своей колокольни и судил по своему разумению, а, значит, не все начертанные ими пути вели к истине.

— Жан Гален показался мне чересчур меланхоличным.

— Он похож на дядю. Он любит отца, но рано или поздно пойдет ему наперекор. Увы, его меланхолию легко объяснить: он был по уши влюблен в свою кузину! Она играла с ним как кошка с мышью. И нередко выпускала коготки!

— А у нее имелись коготки?

Внезапно он сообразил, что ему еще никто ничего не сказал о жертве.

Кухарка, окружившая себя стеной брюзгливого ворчания, пробормотала:

— Нет. Об умерших плохо не говорят. Особенно в такой момент.

— В какой такой?

Она пододвинула к нему свой табурет.

— Странные вещи здесь происходят, знаете ли. Вот вы, наверное, думаете, что нашли старую дуру, которой только дай языком почесать. Но я-то знаю, что вы здесь не просто так. Просто так комиссара не присылают, даже когда происходит преступление. Тут должна быть причина посерьезнее. Спору нет: несчастье нависло над этим домом, кожей чувствую. Я видела, как Мьетту начало корежить, когда в нее дьявол вселился. Как подумаю, что мне придется спать в соседней с ней комнате, так и задрожу.

И кухарка перекрестилась.

— Как, по-вашему, что случилось с этой бедной девушкой?

— О! Она уже давно хандрила. Не знаю, что уж она от нас таила. Я начала обучать ее кухонному ремеслу; жалко смотреть было, как она маялась. Говорю вам, она не такая плохая… но есть чего-то такое, чего я не могу понять. Она девушка смелая, хозяйка от нее чуть не воет. Она для хозяйки словно мишень: когда хозяйка не в духе, она на ней свое настроение срывает. После смерти мадемуазель Элоди Мьетта сама не своя ходит. Они с ней были не разлей вода. И проказили вместе, и смеялись до колик, а отчего, никому кроме них понятно не было. Да и возраст у обеих подходящий, сходный… Ох, стоит об этом вспомнить, так сердце и защемит.