Призрак Шекспира - [4]

— Я тебя, Степан, сто лет знаю, и ты меня. Просьба. Выступи в поддержку наших основ. Тебя люди слушают.

— Каких основ?

— Не притворяйся наивняком. Не знаешь, что происходит, что ли?

— «Лебединое озеро».

— Не шути. Все очень и очень серьезно. Или пан, или пропал.

— Вот оно что… Что же мне сказать?

— Сориентируешься. Человек из Киева выступит — все поймешь.

Бобырь до этого никогда не видел на полном со следами оспы лице партийного бригадира такого смятения. Тот всегда давал указания безапелляционно, без тени сомнения в их уместности, а тут чуть ли не заискивал.

— Я хотел бы услышать от тебя, Никитич, чего нам ждать. Как ты сам думаешь: те, что Чайковского крутят, чего-то стоят?

Ответы Степану пришлось ждать долго, было такое впечатление, что обкомовец забыл родной язык и, с ужасом осознав это, пытается выловить из воздуха хотя бы одно единственное словечко, но тщетно.

Степан Бобырь, так и не дождавшись ответа осторожного Никитича, махнул рукой и пошел к своему месту в битком набитый зрительный зал.

Докладчика Степан Бобырь знал — был тот человек не первой, но и не последней фигурой в Совете Министров, в последнее время замещал министра внутренних дел. Пришлось как-то после очередного совещания в столице даже хорошую рюмку с этим человеком пить — в коллективе, конечно. Выпил тогда этот внешне хрупкий, узколицый человек немеряно, а держался так, будто воду пил. Утром, завтракая перед отъездом и понемногу похмеляясь в гостиничном ресторане, ибо иначе не добрались бы до поездов и самолетов домой, мужики с уважением вспоминали вчерашнего чиновника.

— Представляешь, — говорил Степану сосед по столу, — в восемь утра Крымчук звонит, спрашивает, как здоровье. Я едва губами шевелю, а он смеется: лечись, говорит, голубчик, к сожалению, компании поддержать не могу: уже в кабинете, на работе. Вот это мужик!

Крымчук говорил с трибуны о чем угодно, только не о том, ради чего было собрано совещание. Казалось, что он приехал в область, не имея твердых указаний руководства, однако под конец все же начал говорить о ситуации, но высказывался так осторожно и туманно, что слова его можно было трактовать любым способом: и тот, кто верил в затею кремлевских заговорщиков, нашел бы в словах Крымчука поддержку, и тот, кто решительно осуждал мятеж, был обнадежен.

Первый обкомовец неожиданно пошел напролом, призвав всех поддержать переворот. Киевский легат слушал его невозмутимо, ни один мускул на лице не дрогнул.

Степана Бобыря пригласили к трибуне одним из первых: слово — народу.

Степан Степанович долго молчал, одергивая отвороты пиджака и поправляя ненавистный галстук. Тишина в зале залегла, как в мертвецкой.

— Я не знаток классической музыки, — сказал он наконец. — Не на то учился. Отец покойный говорил в свое время, а времена, вы знаете, были разные: «Сын, не лезь в стадо, это скоту в нем уютно, а человеку — нет. Имей голову свою, не одолженную». Говорят, гуртом отца бить легче. Глупая пословица. Зачем бить отца? За что? От такого гурта стадом пахнет. Пора эту музыку выключать. У нас своя не хуже. Хватит Украиной вертеть, как цыган солнцем. Я против московской затеи и прошу всех не забывать, что мы — не стадо. Так, товарищ Крымчук, и передайте в Киев.

Что тогда началось! Аплодисменты, возмущение, крик, шум. В президиуме меловые лица — Степан, уходя с трибуны, заметил это, а еще сообразил: Крымчук подмигнул ему.

Когда все перемололось, Степан Степанович долгое время ходил в героях, его везде приглашали, от газет, радио и телевидения покоя не было.

Но время шло, начались болезни, забуксовало сердце, и Степан Бобырь попросился на заслуженный отдых как раз в разгар тех перемен, которые несли с собой вместе с лозунгами свободы невиданную работу по присвоению чужого, безудержную демагогию крикунов, неумелое администрирование растерянных, не отвыкших от вожжей единой руководящей и вдохновляющей силы чиновников, постепенное разочарование людей, еще недавно исполненных энтузиазма и веры.

Он попросил себе немного места на окраине областного города, ему помогли построить дом, дали вдоволь земли.

Теперь это была не такая уж далекая окраина, но до сих пор здесь дышалось как тогда, когда они с Марией поженились и жили в глиняной лачуге.

Город почти добралось сюда, но, к счастью, застройку пустили на юг. Кончились терзания Степана Степановича — он ходил к нынешней администрации с угрозами, надев пиджак со Звездой, чтобы не занимали его хозяйства, его законной земли…

Олег брился возле умывальника, бережно скреб физиономию — сегодня прогон спектакля, и — не дай Бог — кто-то заметит, что он не добрился. Щеки были чуть впалые, он приподымал языком проблемные участки.

Довольный бритьем, Олег смотрел в зеркальце, когда послышался голос Марии Ивановны — она звала к столу.

Вкусная была яичница, и чай хозяйка заварила душистый. Квартирант не удержался от лести:

— Степан Степанович, где бы мне найти такую жену, как ваша?

Степанович ковырялся в тарелке.

— Не ищи себе ярма. Само найдется.

— Вы скажете… Какое ярмо? У вас хозяйка — как солнце!

Степан Степанович хмыкнул.

— Кто ты такой? Квартирант. Всю жизнь мечтал, чтобы комнату сдавать, ну да. Попросило начальство — живи. Ты же вроде солидный человек, а туда же — с комплиментами. Не порти мне жены.