Призрак проститутки - [49]

Я быстро кивнул отцу и сел на соседний стул у бара. Резко опустившись на сиденье, я, естественно, придавил одно из моих яиц. Сразу поднялась тошнота — я боролся с ней и смотрел на висевшие над баром украшения.

ЙО-ХО-ХО И БУТЫЛКА РОМА, — гласила надпись на старой деревянной доске.

«21 West zwei und fünfzige Strasse», — гласил нарисованный уличный указатель.

— Ой, это по-немецки, папа? — спросил я.

— Это значит Пятьдесят вторая улица, — сказал он.

Помолчали.

— Как тебе нравится в Сент-Мэттьюз? — спросил он.

— Оʼкей.

— Лучше, чем в Бакли?

— Строже.

— Ты не сбежишь?

— Нет. У меня четверки.

— Ну, постарайся получать пятерки. Хаббарды должны получать пятерки в Сент-Мэттьюз.

Мы снова умолкли.

Я стал рассматривать другую надпись над баром. Она была написана специально с ошибкой: ЗАКРИТО ПО СУББОТАМ И ВОСКРЕСЕНЬЯМ.

— Чертовски важнецкая была у меня последнее время работа, — сказал отец.

— Догадываюсь, — сказал я.

Снова умолкли.

В мрачном настроении отец походил на немецкую овчарку, которую держат на удушающе коротком поводке. По-моему, я был точной копией его, только более тощим, но в первые пять минут нашей встречи он, думается, всегда видел лишь мое сходство с матерью, а с годами я понял, сколько зла она причинила ему. Мне кажется, не было на свете человека, которого он охотнее убил бы голыми руками, — правда, ему пришлось отказаться от этого удовольствия. Однако эта необходимость сдерживаться и подвела моего отца к удару.

Сейчас же он спросил:

— Как нога?

— О, зажила. Она уже несколько лет как в порядке.

— Могу поклясться, она у тебя еще плохо сгибается.

— Нет, все в порядке.

Он помотал головой.

— По-моему, все неприятности с «Серыми» у тебя получились из-за ноги.

— Папа, я просто никуда не годился на учениях. — Молчание. — Но я стал лучше.

Его молчание создавало у меня впечатление, что я пытаюсь столкнуть с берега лодку, а она слишком для меня тяжела.

— Папа, — сказал я, — я не уверен, что сумею получать пятерки в Сент-Мэттьюз. Они считают, что у меня дислексия — я не могу читать.

Он медленно кивнул, словно был подготовлен к такому известию.

— Насколько это серьезно? — спросил он.

— Да читать-то я могу, но сразу начинаю путаться, как только дело доходит до цифр.

— У меня тоже была эта беда. — Он кивнул. — Работая на Уоллстрит до войны, я жил в вечном страхе, что в одно прекрасное утро совершу такую ошибку, какой в фирме еще никто не совершал. Каким-то чудом этого не произошло. — И, подмигнув, добавил: — Надо иметь хорошую секретаршу, которая заботилась бы о таких вещах. — И хлопнул меня по спине. — Еще лимонада?

— Нет.

— А я выпью еще одно мартини, — сказал он бармену. И повернулся снова ко мне. Я до сих пор помню, как по-разному смотрел бармен на клиентов — на одних острым, на других тусклым взглядом. (Острым — когда обслуживал джентльменов; тусклым — когда обслуживал туристов.) — Послушай, — сказал отец, — дислексия — это и плюс и минус. Немало отличных людей стремятся выказать дислексию.

— В самом деле? А меня в последнем семестре несколько мальчишек принялись звать Недорослем.

— Какой же ты Недоросль? — И он обратил на меня взгляд. — Лет десять тому назад в Кении мы отправились охотиться на леопардов. Ну, мы, конечно, одного нашли, и он ринулся на нас. Мне случалось сталкиваться со слонами, и со львами, и с буйволами. Ты застываешь, высматриваешь уязвимое место в прицел, затем нажимаешь на спусковой крючок. Если сумеешь попасть в точку, все выходит просто, как мой рассказ сейчас. Не поддашься панике, и лев твой. Или слон. Тут даже не требуется особого мужества, просто самодисциплина. А вот леопард — дело другое. Я просто глазам своим не верил. Он мчался на меня, прыгая то влево, то вправо, потом назад, да так быстро, что мне казалось, я смотрю фильм с пропусками. В этого леопарда было просто невозможно прицелиться. Тогда я выстрелил в него с бедра. С расстояния в двадцать ярдов. Первым же выстрелом и уложил. Даже на нашего гида это произвело впечатление. А он был из тех шотландцев, что презирают американцев и все американское, но меня он назвал прирожденным охотником. Со временем я все понял: выстрел получился удачным из-за моей дислексии. Скажем, ты показываешь мне: 1-2-3-4, а я прочту это как 1-4-2-3 или 1-3-4-2. Потому что глаз у меня устроен как у животного. Я не читаю как раб: да, сэр, да, хозяин, я понял, да, сэр: 1-2-3-4. Я вижу самое ко мне близкое и самое далекое и только потом то, что посредине. И перебегаю взглядом с одного на другое. Так смотрит охотник. Раз у тебя проявляется дислексия, значит, ты прирожденный охотник.

Он слегка ткнул меня локтем в живот. Удар оказался достаточно сильный, и я представил себе, каково было бы, если бы он как следует меня саданул.

— Как твоя нога? — снова спросил он.

— В порядке, — говорю я.

— Ты пробовал сгибать по очереди колени?

Когда мы в последний раз виделись полтора года назад, он порекомендовал мне такое упражнение.

— Пробовал.

— Сколько раз можешь сделать?

— Один-два раза, — солгал я.

— Если бы ты по-настоящему этим занялся, дело бы продвинулось.

— Слушаюсь, сэр.

Я почувствовал, как в нем нарастает злость. Она нарастала постепенно — так появляются первые пузырьки на поверхности закипающей в чайнике воды. Однако на этот раз я почувствовал также стремление сдержать раздражение, и это меня удивило. Я что-то не мог припомнить такого внимания к моей особе.