Призрак проститутки - [455]

Местные газеты уже расписывали во всех подробностях, как было спасено знамя Бригады и как его вывезли из залива Свиней чуть ли не на последней лодке, и Кеннеди, приняв знамя, развернул его под новый взрыв аплодисментов, затем, предложив солдатам сесть на траве, произнес: «Я выражаю Бригаде мою глубокую благодарность. Это знамя будет возвращено вам в свободной Гаване».

Мне показалось, что грянула новая война. «Guerra, guerra, guerra![203]» — скандировали кубинцы в едином порыве, в экстазе, будто получив наконец высочайшее разрешение начать войну. На войну! Вой-на-а-а!

И тогда мне, рядовому труженику на ниве разведки, явилось откровение. Эти люди на миг избавились от душевной раздвоенности, постоянно терзавшей меня, да и их, наверное, до этого момента. Война! Тот единственный час, когда Альфа и Омега могут сойтись под одной крышей. Во всяком случае, некоторых.

В следующий момент я не мог не восхититься Джеком Кеннеди. Во всей этой сумятице у него срабатывали снайперские инстинкты. «А теперь, — сказал он, — я хотел бы попросить сеньора Факундо Миранду, человека, хранившего это знамя на протяжении последних двадцати месяцев, выступить вперед, чтобы мы все увидели его». Миранда вышел, Кеннеди пожал ему руку и сказал: «Я должен был увидеть вас, чтобы знать, кому отдавать знамя».

Овация была нескончаемой. И среди этого взрыва эмоций Кеннеди начал свою речь: «Хотя Кастро и ему подобные диктаторы могут властвовать над странами, они не властны над народом; они могут бросать людей в тюрьмы, но им не поработить человеческий дух; они могут отнять у своих подданных права, но им не искоренить стремление человека к свободе».

Владевший мною дух патриотизма мгновенно улетучился, как только я заметил Тото Барбаро, продиравшегося сквозь толпу все ближе и ближе к трибуне. Можно было не сомневаться, что к финишу он придет вовремя и успеет пожать президенту руку.

«Могу заверить вас, — сказал в заключение Кеннеди, — что народ моей страны, как и все народы нашего полушария, непоколебимо верит в то, что Куба в один прекрасный день снова станет свободной, и тогда именно ваша Бригада будет шагать во главе армии освободителей».

А как же переговоры? — подумал я. Как насчет переговоров между ним и Хрущевым, о которых писала Киттредж? Неужели горячая кровь политика захлестнула холодные артерии президента? Или я присутствую при объявлении Кубе новой войны?

Утром позвонил отец. Уже из Вашингтона. «Надеюсь, — сказал он, — что все это и для нас не пустые звуки».

24

15 января 1963 года

Дорогая Киттредж!

Сим довожу до вашего сведения, что Ховард Хант снова появился на сцене. Пятнадцать месяцев о нем не было ни слуху ни духу, а несколько вечеров назад мы с ним ужинали. Последний раз, когда я видел его, он сидел в отделе внутренних операций под началом Трейси Барнса — либо устроил себе там «крышу», а на самом деле писал очередной шпионский роман для «Новой американской библиотеки», либо снова занимался делами плаща и шпаги. Раскрыть это он не пожелал.

Подозреваю, что Трейси работал на параллели с Биллом Харви, иначе говоря, имел дело с более ультраправыми кубинцами, но уверенным в этом быть не могу. А Харви не говорит. Я видел его всего один вечер — он позвонил, сказав, что хочет, чтобы я поехал поужинать с ним и с Мануэлем Артиме. Так что в этом письме я поделюсь с вами тем, что услышал от Артиме о том, что пережили бойцы Бригады в кубинских тюрьмах.

Мы хорошо провели вечер. Знаете, я ведь поступил в управление из жажды приключений, а сейчас, оказывается, целый день просидел за письменным столом, а свою дозу волнения получил за ужином в ресторане! «Моя жизнь в Центральной разведке, или Сто наиболее памятных ужинов».

Ну и этот ужин был как раз одним из таких. Ховард, хоть и работает все еще в Вашингтоне, получил в Майами в свое исключительное пользование одну из наших лучших конспиративных квартир, прелестную виллу на берегу Бискайского залива под названием Невиска. Я время от времени пользовался ею до операции в заливе Свиней, а теперь ее оккупировал Ховард, демонстрируя мне, что в нашей жизни, связанной с управлением, есть свои прелести. У нас был потрясающий ужин, политый шато-икемом и поданный — я узнал об их существовании только теперь — двумя мужчинами, работающими у нас по контракту: на их обязанности закупать продукты для особых приемов, готовить изысканные блюда и подавать на стол.

Еда была как в пятизвездочном ресторане. Ховард явно снова поднял свой престиж. Насколько я понимаю, его страсть — каждый вечер где-нибудь ужинать.

А я себя чувствовал как человек, вторгшийся в чужую среду. Если Хант и Артиме не любят друг друга, то они потрясающие актеры. Не помню, чтобы при мне Ховард относился к кому-либо с таким теплом. Так что вчера я познакомился с гиперболическими кубинскими тостами. Как я обнаружил, искусство состоит в том, чтобы, подняв бокал, говорить так, будто ты обращаешься к сотне людей.

«Пью за замечательного человека, — произнес Ховард, — за кубинского джентльмена, чей запас патриотизма поистине неиссякаем. Пью за человека, которого глубоко уважаю, и потому, даже не зная, увижу ли я его еще когда-нибудь, назвал его in absentia