Призрак проститутки - [25]

В Крепости семь дверей, что, как мы часто говорим, является счастливым признаком. У нас есть входная дверь в старый дом и задняя дверь, а также боковой вход в Кьюнард (откуда можно по лестнице спуститься на пляж при отливе), двери с каждой стороны Лагеря и выход из кладовой в дровяной сарай и в погреб.

Я вышел через кладовую. В ближайших окнах не было света, а ветер, по моим расчетам, ревел достаточно громко, чтобы заглушить скрип петель или звук отодвигаемого засова. Так и оказалось. И я вышел наружу без громкого объявления о себе.

Снаружи стояла непроглядная тьма — как в пещере. Меня это приободрило. Земля была мокрая, что заглушало мои шаги. Подобного биения жизни (именно в таком плане) я не чувствовал со времени пребывания во Вьетнаме пятнадцать лет назад — собственно, я не сделал и десяти крадущихся шагов, как во мне проснулось все то, что я узнал за те два-три раза, когда ходил со взводом выискивать и убивать врага. Можно многое рассказать о том, как настораживается все твое существо — настораживаются пальцы ног и рук, глаза, ноздри, уши, даже вкус воздуха на языке становится другим.

Однако за время, прошедшее с той минуты, как я вышел из-под навеса сарая и попал в лес, мне стало ясно, что я могу и налететь на кого-то неизвестного, готового к обороне, и неслышно подкрасться к кому-то, кто ведет наблюдение за домом. Ночь, как я уже говорил, стояла черная, и ветер был сильный. Когда он особенно разгуливался, я мог сделать десять быстрых шагов по ковру из мокрых игл и даже не услышать их шороха, как не услышать и шороха раздвигаемой ветви. Достаточно скоро я понял, что, если я хочу что-то узнать, придется на расстоянии обойти дом и через каждые сорок-пятьдесят шагов возвращаться к свету. При достаточной осторожности мне удастся подойти сзади, если, конечно, они стоят на месте. А может, они бродят, как я? Значит, надо следить за спиной? И я ходил самыми разными кругами.

Я находился на дворе уже целых двадцать минут, прежде чем увидел первого наружника. На пеньке сидел человек в пончо с переговорным устройством в руке. Я увидел его с расстояния футов в пятьдесят — все его внимание было сосредоточено на моей входной двери, свет из нее обрисовывал его силуэт: он сидел в позе сосредоточенного — хоть и не слишком — человека, похожий на охотника, подстерегающего в укрытии оленя. Судя по положению тела, на его обязанности было сообщить по переговорному устройству, как только кто-то появится.

Я пережил момент, когда мне очень хотелось пристрелить его. Подняв «люгер», я наставил его на темный шар головы, которую видел сквозь прицел, драматически освещенную сзади, и знал, что могу убить — и по закону, и по своему душевному состоянию. Не помню, когда еще я чувствовал себя так уверенно с оружием в руке, — собственно, прошло пятнадцать лет с тех пор, как я в исступлении стрелял, и было это во Вьетнаме, во время неожиданной и отчаянной перестрелки, когда каждый расстреливал все патроны до конца и я, озверевший и ослепший от марихуаны, расстрелял всю обойму «магнума-357» в не понравившийся мне куст, откуда — в противоположность тому, что показывают в фильмах о войне, — не вылез человек с восточным лицом и потерянным, ошалелым взглядом, — просто куст разлетелся в щепы. Вот она, сила «магнума»!

Тогда мной владело опьянение боя в сочетании с немалой паникой (и марихуаной!), в общем-то ничем в моей жизни не объяснимое, а сейчас побуждение исходило из моего нутра, холодно рассчитанное и столь же властное, как желание отнести Киттредж в Бункер. Одним словом, я чувствовал себя злоумышленником, и мне это нравилось, и я испытывал гордость от того, что рука моя не дрожит. Так твердо я никогда не держал на учениях оружия. В то же время я знал, что неразумно убивать этого человека. Он наверняка не один. Я взорву ситуацию, которая мне еще непонятна. К тому же она не представлялась мне опасной — не в этих знакомых лесах, не сейчас. Ночь словно зависла в ожидании, как если бы мы оба — и наружник, и я — ждали, что произойдет дальше.

И я шагнул прочь от этого человека с переговорным устройством и продолжил обход дома. Я был уравновешен, хладнокровен, опасен для других и един с влажным ароматом окружавших меня вечнозеленых деревьев. В таком великолепном состоянии я, должно быть, проделал шагов пятьдесят по более широкому периметру, который себе наметил, а потом снова свернул к точке отсчета, но на этот раз не увидел никого ни у Лагеря, ни у какой-либо из дверей. Однако в следующий заход, продвигаясь к Кьюнарду, откуда спускается лесенка к скалистому шельфу, я обнаружил какое-то шевеление, которое могло указывать скорее на присутствие человека, чем на куст. Затем услышал, как шлепнул край пончо. Звук получился громкий, словно шлепнул парус на ветру. Еще один наружник.

Я с трудом мог его разглядеть. Чернота в черноте. Кьюнард, как я уже описал, этакой гусеницей тянулся над домом, чтобы оттуда можно было обозревать залив Блу-Хилл. И я затаился в черной непроглядной тени шельфа, под гусеницей. Шагни я вперед — и меня обнаружат. Поэтому я отступил еще дальше. Однако едва я передвинулся, как в Кьюнарде, нашей вытянутой гостиной, зажегся свет, и со своего места я увидел в большое окно голову и плечо мужчины, которого я знал, но не мог сразу назвать. Я мог, однако, поклясться, что это был полноценный представитель клана Лэнгли. Да, он был из