Призрак идет по Земле - [15]

Лосе сжал зубы, покачал головой:

— Мне нечего сказать.

Надсмотрщики внесли «распашонку», разостлали ее на полу. Это был четырехугольный кусок специально приготовленной резиновой ткани с отверстиями для шнура. Коммес показал рукой на орудие пытки:

— Считаю до десяти. — Он бросил взгляд на хронометр, надетый на руку. — Решай!

Алессандро огляделся вокруг, как загнанный зверь. Хотел что-то сказать помертвевшими губами и не смог. Да и что он скажет? Кому? В глазах тюремщиков — выражение неумолимой жестокости. Ведь это не живые люди, способные на жалость, а олицетворение кровавого закона. Кого просить? Начальника тюрьмы? Человека, еще до войны «прославившегося» расстрелами республиканцев? Или этого Коммеса? Нет! Он ведь даже слушать не захочет! Просить? Ни за что! Слабый человек падает, припадает к ногам, его топчут сапогами, как червяка… Надсмотрщики подобострастно смотрят в глаза своему шефу, ждут команды. Они похожи на хищных зверей, готовых броситься на жертву. Коммес ткнул пальцем в циферблат.

— Десять. Начинайте!

Два надсмотрщика подскочили к Лоссу, сорвали с него одежду. Он вскрикнул, забился у них в руках. — Оставьте меня! Я ничего не знаю!

— Врешь! — зловеще прошипел Коммес. — Скажешь!

Лосса повалили на «распашонку», перевернули спиной кверху. Концы материи соединили и начали шнуровать. Алессандро чувствовал, как эластичная ткань стягивает тело, задерживает дыхание, останавливает кровь. В жилах больно запульсировало, веки отяжелели.

Надсмотрщики, затянув шнуровку, отошли. Что же дальше? Неужели на этом закончится? Если так, то все-таки можно терпеть. Но оптимизм Лосса был преждевременным. Упругая ткань «распашонки» медленно, но, неуклонно, сжималась, стремясь вернуться к прежнему объему. Грудь сдавило, спирало дыханье, не хватало воздуха, болезненно забилось сердце. Алессандро захрипел, забился в конвульсиях.

— Развяжите меня! Я больше не могу.

К нему подошел врач, попробовал пульс,

— Еще выдержит, — заверил он. Коммес насмешливо посмотрел на Лосса.

— Ты слышишь, что говорит доктор? Ты еще выдержишь. Но я дам приказ снять «распашонку», если будешь разумным.

— Я… ничего не знаю… — выдавил из себя Лосе, извиваясь на полу. Лицо его посинело, на губах показалась красная пена, глаза закатились.

— Сволочь! — выругался Коммес. — Всыпьте ему котлет!

«Котлетами» тюремщики называли резиновые шланги, наполненные водой. Удары такими шлангами причиняли нестерпимую боль и не оставляли на теле следов.

На полубесчувственного Лосса посыпался град ударов. Страшный вой вырвался из его груди. После каждого удара в груди избиваемого что-то булькало. Вскоре стоны затихли, и тело неподвижно замерло. Начальник тюрьмы нервно засопел, вытер вспотевшую лысину,

— Шеф! По-моему, он без сознания.

— Довольно! — крикнул Коммес. — В карцер его! На голодный паек!

Надсмотрщики расшнуровали «распашонку», выбросили из нее Лосса на пол. Узник не шевелился, на губах — запеклась кровь. Сторожа взяли его за руки и за ноги и понесли к тюрьме.

Сквозь ворота смерти

Неподвижное тело Лосса бросили в карцер. Голова его при этом сильно ударилась о стену, но он не почувствовал боли.

Прошел день. Надсмотрщики несколько раз заглядывали в камеру. Узник не шевелился. Пришел врач, осмотрел его и заявил, что Лосе жив. Тогда тюремщики перестали беспокоиться. Им нужно было одно — чтобы мертвое тело не лежало в камере долго.

Настала ночь. Холод освежил Алессандро, к нему начало медленно возвращаться сознание. Его мучила жажда, руки и ноги сводило, голова, казалось, раскалывалась от боли и жара.

— Пи-ить! — простонал Лосе, жадно глотая холодный воздух. Дыханье со свистом вырывалось из его уст. — Пи-ть!

Стукнуло окошко. Надсмотрщик посмотрел на узника, корчившегося на сыром полу, зевнул и пошел дальше.

— Не сдохнешь! — пробурчал он, — воду получишь завтра!

Лосе изнемогал. Из последних сил подполз он к стене, припал к ней и стал слизывать влагу, выступавшую на камнях. Она была насыщена плесенью и только еще больше усиливала жажду.

Алессандро казалось, что он идет через широкую реку. Но почему такая густая, маслянистая вода? От нее несет гнилью! Солнце немилосердно печет голову. Хочется закрыться от палящих лучей, но руки не слушаются. Почему они такие вялые? Их нельзя даже поднять кверху… Голова вот-вот рассыпется, как пустая бочка. Алессандро знает, что в таких случаях надо налить в бочку воды. Может, и в голову тоже? Надо попробовать. Он ныряет в реку и вдруг начинает кричать от невыносимой боли. Вода соленая! Он не знал этого. Она заходит ему в уши, ноздри, разъедает череп. Боже! За что такое страшное наказание? На берегу — фигура в белом платье… Кто это? Катрен! Это Катрен!.. Она поможет… Ее нежные руки облегчат муки Алессандро.

— Катрен! — кричит в отчаянии Лосе и протягивает бессильные руки к берегу. Но берег начинает удаляться. Почему? Почему он уходит? А Катрен стоит неподвижно, и не понять — то ли это она, то ли это статуя Катрен.

— Ка-а-трен! — не перестает звать Алессандро, а вода уже достигла лица, выедает глаза. Молчит Катрен, исчезает во мгле, медленно опускающейся на землю, на реку, на Алессандро…