Призрачно всё... - [116]

Он медленно продолжил свой путь.

Ни он, ни кричавшая вслед ему Ракетница не могли знать, что случится в следующую секунду. Наверное, в этой безоглядности людского существования, в этой неподдельности и искренности заключается какой-то высший смысл однократности каждой отдельно взятой человеческой жизни. Изместьев вдруг остро почувствовал, что окружавшие его люди жили как бы всерьез, лишь у него был выбор, была возможность репетиций, прогонов…

Хотя об этом он подумал уже потом, когда сзади грохнуло так, что тельце таджикского мальчишки вспыхнуло подобно сухому хворосту, брошенному в костер. Автобус взорвался, поставив жирную точку в судьбе Кохабера и «необъятной» воспитательницы.

Ты украл моего мужа!

«Все следы замету. Все люки задраю. Задрапирую так, что комар носа не подточит! Все в моих руках! Этот шанс надо использовать. Никто ничего не вспомнит. Как будто так и было, всегда… И так будет! Как обрадовалась мама Марины Гачеговой! Она уже не чаяла увидеть свою дочь живой. А тут — доктор за руку привел. Девочка совершенно здорова, улыбается. Маме — как бальзам на душу. А подробности лечебного процесса помнить совершенно не обязательно. Короче, сию неблаговидную страницу жизни можно перевернуть. Все, кажется, прошло без последствий. И — слава богу».

Спустя несколько минут после того, как буквально вручил заплаканной и сильно осунувшейся матери ее дочь, Ворзонин понял, что в изматывающей череде неудач, кажется, намечается некое подобие просвета. Дальше путь его лежал через клинику, в которой он с трепетом узрел лежавшего под электродами коллегу. Боже правый!

Кинувшись к мониторам, через несколько секунд зарычал от злости: он сам их вырубил неделю назад за ненадобностью. Он разуверился в успехе, и выключил всю запись. Из-за этого процесс появления Изместьева в палате реанимации прошел совершенно незамеченным. Не было ни медсестер, ни санитарок: все в отпусках за свой счет. А кое-кто и рассчитался после того, как в клинику зачастила милиция. Ничего не поделаешь: придется с этим смириться. Ну и дела!

Во что бы то ни стало следовало сконцентрироваться на главном. Этот волчара, этот урод-лапотник, хоть и заставил доктора пережить несколько отвратно-блевотных минут, но свое обещание выполнил. Ничего, он начнет сначала, но никто ничего помнить не будет. Никто. Ничего.

Начать следовало так же, как и месяц назад. Без посредника — женщины в таком деле обойтись было практически невозможно. Пусть Ворзонин понял это не сразу, но когда понял, сразу же купил бутылку коньяка: это было настоящее открытие.

В спальне Люси кроме чисто медицинской аппаратуры было установлено три видеокамеры. Последние были явно капризом Ворзонина, чтобы при случае предъявить отснятый материал Ольге, обманутой супруге Изместьева. Но с некоторых пор Павел начал понимать, что не сделает этого, каким бы провоцирующим ни получилось это видео. Он не интриган, чтобы шокировать любимую женщину подобными подробностями. У него достаточно работы и без этого, причем весьма сложной и ответственной.

Сам процесс перехода из одного состояния в другое — вещь достаточно тонкая, почти интимная. Когда месяц назад после пары неудачных попыток Люсинде все же удалось затащить Изместьева в постель, Ворзонин поначалу слегка растерялся, но вскоре быстро сориентировался: организовал вызов «скорой», аккуратную транспортировку коллеги к себе в клинику.

С этого момента за «трансляцию» в мозгу Изместьева отвечал исключительно его коллега Ворзонин. Его психотерапевтический талант и эрудиция сделали свое дело: подвоха Аркадий не заподозрил. А значит, расчет оказался точным: «включаться» в нервную систему необходимо на высоте сильных эмоций. В данном случае — на высоте экстаза.

От партнерши в данном сценарии зависело лишь одно: нажать в нужный момент на кнопку. Партнер, как и предполагал Павел Ворзонин, выключился качественно, со снижением рефлексов. Дальше было дело техники, которая не подвела.

Ворзонин надеялся, что не подведет и теперь, когда надо вернуть Изместьева обратно. Пусть вначале всей операции он не планировал, что придется заниматься возвращением. Он привык к сюрпризам, экспромты — его конек. Только бы Люсинда, давняя подружка Ворзонина, оказалась дома.

Спустя полчаса они прохаживались по Парку Горького, глубоко затягиваясь ментоловыми сигаретами. Люсинда взахлеб рассказывала об Изместьеве, а Ворзонин ловил себя на невольной диагностике: влюбилась девка. Причем безнадежно. Здесь не надо быть психотерапевтом, все видно невооруженным глазом. А он ничем утешить не может. Разве что позволить еще пережить несколько неповторимых мгновений.

— Если что-то не так, Паш, — тараторила она, выдыхая порциями дым. — Я могу повторить, у меня вдохновения хватит. Да и Жанка подыграет… Ей же банкиршей быть скучно, хлебом не корми, дай разыграть кого-нибудь. А меня ты знаешь как облупленную, я выносливая. И находчивая.

— Не сомневаюсь, один случай с водителем «скорой» чего стоит! Это ж чистой воды импровиз. Как в джаз-банде на саксе. А теперича вспомни, пожалуйста, — смущенно, в не свойственной для себя манере вдруг промямлил Ворзонин. — О чем вы говорили во время этого самого.