Призови сокола - [13]

– Блин, бред какой-то.

Когда глаза Ронана привыкли к темноте, он отчетливо увидел профиль Адама на фоне тускло-синего кембриджского вечера за окном. Нахмуренные брови, сжатые губы. Выражение боли. Прежний Адам. Адам до выпускного, до лета. Абсолютно и прискорбно узнаваемый, в отличие от того изящно причесанного типа на дорожке.

– Ты не поймешь.

Это было слишком; Адам не обладал исключительным правом на страдания. Ронан прорычал:

– Ага, тогда я начну говорить людям, что мои родители еще живы. Не хочу, чтобы отныне меня считали сиротой.

– Я так и понял. У тебя есть братья. А у меня нет никого, – сказал Адам. – Лучше не лезь, потому что ты и понятия не имеешь.

Голос у него сорвался на «потому что».

И тогда ссора закончилась. Впрочем, они и так никогда не ссорились. Для Адама это всегда было стычкой между Адамом и самим собой, между Адамом и миром. Для Ронана это всегда было стычкой между правдой и компромиссом, между черно-белой картиной, которую видел он, и той реальностью, которую ощущали остальные.

Они снова сплелись и постояли так, закрыв глаза. Ронан коснулся губами глухого уха Адама и снова возненавидел отца Адама, а затем сказал вслух:

– Я буду искать квартиру. Завтра.

На долю секунды он испугался, что Адаму больше не нужен Ронан, способный приехать и остаться с ним в Кембридже, но тут Адам сказал:

– Не говори этого. Не бросайся словами просто так. Я не могу…

– Я не бросаюсь. Диклан здесь. И Мэтью. Мы прокатились вместе. Мне пришлось просидеть в машине восемь часов. Завтра я буду встречаться с хозяевами. Смотреть квартиры. Выбирать. Можешь пойти со мной, если у тебя нет здесь других дел. Все решено.

Адам вновь отстранился, и выражение лица у него вновь изменилось. Это был не прежний Адам и не новый, лощеный. Это был Адам, который провел прошлый год в Амбарах, непростой Адам, который не пытался скрыть или примирить запутанные истины в своей душе. Который просто БЫЛ.

– Но как?

– Я могу себя контролировать.

– Правда?

– Я постоянно ночую у Диклана.

Ронан толком там не спал, но теоретически он не солгал.

– А твое лицо? Ночная грязь. Как тут быть?

– Я буду каждые выходные уезжать из города. Найду какое-нибудь безопасное место.

Адам продолжал:

– А как насчет… – но больше ничего не добавил.

Он нахмурился сильнее, чем во время всего разговора, так что губы у него совсем сжались от волнения.

– А зачем тебе мое лицо?

– Я его слишком сильно хочу, – сказал Адам.

Ронан подумал, что этой фразы достаточно, чтобы развеять все неприятные ощущения, которые возникли у него во время общения с гарвардскими друзьями Адама, все неприятные ощущения при мысли о том, что он выглядит полным неудачником, что он застрял на одном месте, все, все неприятные ощущения. Адам Пэрриш хотел его, а он хотел Адама Пэрриша.

– Все получится, – сказал Ронан. – Получится.

6

Казалось, апокалипсис продолжался.

Кармен Фарух-Лейн стояла в одном из адски забитых терминалов аэропорта Хитроу, запрокинув голову, чтобы посмотреть на объявления о вылете. Люди двигались вокруг нее рывками, как всегда бывает в аэропортах и на вокзалах – их перемещения представляли собой, скорее, поток сознания, чем логику. Большинство людей не думали об аэропорте, они думали о том, чтобы выжить. Режим подсознания. Они становились чистейшими, ничем не замутненными версиями себя. Перепуганные, блуждающие, невнятные. Но Фарух-Лейн они нравились. Ей нравились расписания, системы, вещи, лежащие на местах, мероприятия со специальными ритуалами, игры, где все делают ход по очереди. До появления Модераторов аэропорты ассоциировались с приятным трепетом осуществляющихся планов. Новых мест, которые предстояло увидеть. Новых блюд, которые предстояло попробовать, новых людей, с которыми предстояло познакомиться.

Фарух-Лейн хорошо ориентировалась в аэропортах.

Теперь она представляла собой воплощенное профессиональное очарование, пока ждала, стоя в рассеянном свете, в светлом льняном костюме, с маленьким дорогим чемоданчиком без единого пятнышка, с длинными темными волосами, собранными в мягкую прическу, с необыкновенно пушистыми ресницами, затенявшими карие глаза. Сапожки у нее были новые – она купила их в магазине в аэропорту и выбросила испачканную кровью пару в дамском туалете. Она выглядела безупречно.

Впрочем, внутри ее маленькая Фарух-Лейн вопила и билась о двери.

Натан умер.

Натан умер.

Это из-за нее его убили.

Разумеется, Модераторы не сказали, что хотят его убить, но она знала, что для людей вроде Натана не существует тюрьмы. Единственный способ ограничить Зета – не позволять ему спать. Не позволять видеть сны. Разумеется, это невозможно.

«Я ожидал от тебя большей сложности, Кармен».

Ее брат заслужил смертный приговор, и не единожды. И все-таки. Она оплакивала память о том, кем она его считала, пока не выяснила, чтó он сделал. Глупое сердце, подумала она. Разум гораздо надежнее.

Если бы только это предотвратило апокалипсис.

На табло появился берлинский рейс; следующим должен был появиться нужный – в Чикаго. Там было утро, здесь – глухая ночь. Десять часов полета – и она войдет в свой небольшой домик, с покупками в руках и сумочкой на плече, укрепляясь духом перед непростой задачей – вписаться в прежнюю жизнь. Там, где есть привычная постель, дневная работа, друзья и оставшиеся родственники. Она сделала то, что обещала Модераторам – и теперь заслужила свободу.