Признание в ненависти и любви - [122]

Есть ли предел человеческим силам и выдержке? Отдышавшись, мы опять развернулись цепью и опять, только уже в ином направлении, двинулись к болоту.

— Ребята!.. Ей-богу, они падали там! — канючил наблюдатель.

Сколько заходов мы сделали? Не знаю! Знаю только, что когда выбрались на остров последний раз, то уже не сели, а попадали на сырую землю.

На рассвете меня растормошил знакомый секретарь Борисовского подпольного горкома Смирнов.

— Хочешь видеть наших? — спросил с улыбкой.

Смирнов не против был разыграть человека, посмеяться потом, но так улыбаться при розыгрыше он не мог. Это дошло до моего затуманенного тяжелым сном сознания. Я вскочил.

— Вы серьезно? Где?

— На Холопеничском большаке…

Через час, потные от усталости и волнения, мы уже месили рыжую болотную жижу, стараясь, чтобы не слишком грузли ноги, ступать на осоку. Солнце всходило ясное. И хоть ноздри щекотал запах тины, от далекого синего берега тянуло свежим ветерком. Но вместе с тем, как мы приближались к берегу, запах тины смешивался с чем-то душным, сладковатым. Он как бы плотнел.

Это пробудило подозрение, тревогу. Да, то, что ожидало нас, оказалось выше всякой фантазии. Боже мой! Вдоль берега возвышались костры трупов. Восковые, раздетые, трупы были старательно уложены, как дрова.

Да и расстреливали бедняг усердно — всех в затылок. Это, наверное, были те, кто, не выдержав голода, выходил из болота — некоторые, возможно, даже с листовками-пропусками, сброшенными тогда «фокке-вульфом».

А дальше? На некотором расстоянии от этих костров, на живописной полянке, нас встретила очередная новость — спортивный городок с посыпанными желтым песком дорожками. Здесь, судя по всему, в свободное время каратели занимались физкультурой. Страшные костры и спортивный городок! Забегая вперед, признаюсь: когда позже нам встретилась колонна этих, уже понурых и пленных спортсменов, я сам кричал автоматчикам-конвоирам: «Куда вы ведете их? Зачем?..»

Над большаком, пролегавшим тут по лесам и болотам, стояли пыль, гул. Они, как казалось, перемешались в одно, как и все, что двигалось по большаку. С лязгом двигались танки и тягачи с бревнами, со свитками железных тросов. Фыркая от пыли, загребали ногами лошади — везли орудия и ящики со снарядами. Следом или по сторонам плелись запыленные пехотинцы.

Мы остановились в кустах, как зачарованные, не имея сил оторвать глаз от большака. Радистки плакали — экзальтированная Лена усмехаясь, кроткая Маша со скрещенными на груди руками, — без кровинки в лице, она будто молилась. Совсем рядом с нами проехал на каштановой лошадке бровастый майор с пшеничными украинскими усами. Что-то прикинув в уме, вернулся, спешился. Начал расспрашивать, первым обнял Гонцова, потом остальных и, увидев походную кухню, с дымком, покачивающуюся на обочине, поднял руку.

— Только не ешьте много, — предупредил взволнованно и виновато повар. И по его расстроенной виноватости можно было догадаться, как мы выглядели.

Лена с Гонцовым нырнули в придорожный подлесок, забросили антенну на литой сук старого дуба, видневшегося и с большака. Долго колдовали над рацией. Приказ получили неожиданный — обогнать фронтовые части и опять войти в тыл противника.

«Нам!.. Обогнать?..»

Мы попросились на танки — с незнакомо массивными зенитками, со спаренными пулеметами. За Кранцами, на мощеной высокой гребле, по сторонам которой зеленел кустарник и расстилался простор, колонна остановилась — впереди были Березина и сожженный мост.

Вороньем налетели «юнкерсы». Но зенитки и пулеметы на танках как бы очнулись, открыли бешеный заградительный огонь. Черные кусты бомбовых взрывов вскинулись далеко — там, на зеленом приречном раздолье. Удача не оставила нас здесь. Пока саперы подводили понтоны, пока собрались наводить переправу, мы по обломкам моста переправились на другой берег Березины и уже своими тропами — где пешком, где на подводах — двинулись на Логойщину.

В уцелевших Радьковичах я получил от Гонцова последнее задание. Днями националисты собрали установочный конгрессик, который разогнало наступление наших. Необходимо было собрать о нем сведения, захватить, если успеем, кого-либо из сотрудников СД. С Володей Кононовым, Омелькиным и несколькими автоматчиками я должен был отправиться под Минск и войти в него с армейской разведкой.

Затемно приблизились к Радошковичскому шоссе. На восходе полыхали зарницы и гремела канонада. Там, где был Минск, трепетало багровое зарево. Мы знали — гарнизон в Паперне разбежался. Но по шоссе тек шумный поток, скрипели колеса, надрываясь, завывали машины. И только, когда там поутихло, мы пересекли шоссе и пошли без дороги — по азимуту.

В город вошли удивленные тишиной.

Мы входили по Долгиновскому тракту. Окраинные домики здесь уцелели. Серенькие, убогие, но с палисадниками, в зелени, они, как казалось, сами не верили, что избежали разрушения. В скособоченных воротах крайнего домика стояла женщина в плюшевой жакетке, с платком на шее. Подперев по-деревенски щеку, она приросла плечом к верее и тоже верила и не верила своим глазам. Да, пилотки, зеленоватые плащ-палатки, автоматы с круглыми дисками убедили ее. Она рванулась к нам, обняла первого, кто ей попался, и торопливо начала совать ему в руки фанерный коробок.