Призмы - [60]

Как чудесно было смотреть на него и слушать его советы! Ведь так хочется верить, что жизнь может быть приятной и в девяносто лет; что таким счастливчиком в продолжение всей жизни можно быть и еврею; и что в таком бесконфликтном благополучии еврею можно прожить предлинную жизнь, даже в двадцатом веке.

Рубинштейн не изменил себе и не разочаровал нас и в своем последнем, женевском, интервью.

На столике рядом с креслом лежали два предмета — отлитые из золота кисти рук великого пианиста, — увидев которые я вспомнил, как Рубинштейн давал свой последний концерт в Иерусалиме в возрасте девяноста трех лет. Не исполнитель и не музыка, а вот эти его кисти — это прекраснейшее произведение природы — стали подлинными героями того концерта.

Все в таких же крахмальных манжетах, все на такой же белоснежной клавиатуре, но уже землистые, скрюченные подагрой, изуродованные вздутыми венами, они метались, как солдаты в последнем бою.

Зрелище этих рук столь же потрясало, сколь и противоречило всем мажорным сентенциям их обладателя, сидевшего за роялем с лицом, вздетым навстречу неведомому, с веками, вздрагивавшими, как у слепца.

На следующий день после концерта Рубинштейн снова откалывал свои экстравагантные фокусы и рассказывал свои сладкие сказки.

В Израиле Рубинштейна встречали, как в Париже, Нью-Йорке, Лондоне — обожанием и овациями. И в Израиле, как в Париже, Нью-Йорке, Лондоне, Рубинштейн играл самого себя — знаменитого человека и баловня судьбы.

Однако его настойчивые приезды свидетельствовали о том, что Иерусалим для него не был ни Парижем, ни Нью-Йорком, ни Лондоном. Что в Иерусалим его тянуло так же, как любого безвестного старого еврея-паломника. Подобно несметному числу других евреев, наезжающих в Израиль из Парижа, Нью-Йорка, Лондона, старик-паломник молчал — в любви к Израилю объяснялась всемирная знаменитость.

Когда пришло известие о кончине Артура Рубинштейна, наше телевидение сопроводило это сообщение одним документальным эпизодом, не показанным до сих пор.

В очередной свой приезд в Иерусалим Рубинштейн сидит в пустом концертном зале. Идет репетиция. Рубинштейна, конечно, снимают. И вот, покосившись предварительно на камеру, чтобы убедиться, что она запечатлит его патриотический жест для современников и потомков, он вдруг встает, просит оркестр сыграть "Хатикву" и садится снова. При первых аккордах гимна, Рубинштейн вскакивает, вытягивает руки по швам и выпячивает грудь, точно при подъеме флага.

Большой театр

Последние направления западного авангардизма упираются на сложную философско-эстетическую базу. Есть, например, окруженизм! Окруженист берет окружающие средства, вмешивается с их помощью в окружающую среду и создает из нее окружанс.

Извинимся, конечно, за терминологию, самодельную только потому, что Академия русского языка к окружансам не прикасается. По причинам, которых мы тоже касаться не будем, дабы не загреметь вместе с Академией по статье о протаскивании чужих влияний, пагубно отражающихся на незрелой творческой молодежи.

В самом деле, что будет, если молодежь узнает о ведущем американском окруженисте, который создал окружанс из снегов канадской тундры?Распылив краску с самолета, он покрасил снега в поганый цвет. Осквернив таким образом священную пядь канадской земли, он из тундры прилетел в Израиль и с аэродрома приехал в Тель-Хай на автоцистерне с краской в твердом намерении выкрасить и это историческое место.

Тем самым он поднял на ноги как общество охраны природы, так и управление заповедниками. Два этих учреждения, которые у нас только и несут знамя социалистического реализма, связали американцу руки, слава Богу, фигурально.

Получился международный инцидент. Тем более громкий, что иностранец прибыл в Тель-Хай не самозвано, а по приглашению лучших местных окруженистов. В Тель-Хае и его живописных окрестностях они раз в год открывают творческую мастерскую под открытым небом.

События в этой мастерской стоят того, чтобы их увековечили в большом документальном фильме. Фильм, снятый израильским телевидением, как раз и начинается с американца на фоне его безработной цистерны. Именитый гость грустно созерцает склон горы, уже было выбранный им для покраски, в то время как местные окруженисты не в пример ему вмешиваются в окружающую среду изо всех сил.

Вот наш главный мастер Менаше Кадишман, жирный и бородатый, словно фавн. Менашке, как ласково зовут его приближенные, красит стволы эвкалиптовой рощи в цвет соленой лососины.

В следующем кадре Кадишман объясняется с полицией, которая прибыла составлять на него протокол. Оказывается, в отличие от американца, наш мастер, равно заинтересованный в развитии международной эстетики и родной природы, запасся, кроме краски, еще и справкой о ее химическом составе. Согласно справке, цвет соленой лососины угнетает не только зрителя, но и жуков и гусениц, как разрешенный к употреблению ядохимикат.

Полиция берет под козырек и отбывает на другие окруженистские происшествия, а Менашке, аккуратно спрятав справку куда-то там под бороду и улыбаясь во весь рот, отправляется к группе школьников и ведет ее к стаду баранов.