Прижизненное наследие - [4]

БАЛТИЙСКИЕ РЫБАКИ

На берегу моря они руками вырыли в песке небольшую ямку и вытрясли туда из мешка с черной землей жирных дождевых червей; рыхлая черная земля вперемешку с червями на чистом песке вызывает чувство смутного, вязкого, притягательного отвращения. Около ямки ставится аккуратно сработанный деревянный ящик. Выглядит он как длинный, не очень широкий ящик письменного стола или как деревянные счеты и наполнен мотками чистой бечевки; по другую сторону ямки ставится еще один такой же ящик, но пустой.

Сотня крючков, которые прикреплены к бечевке в первом ящике, изящно надеты на маленькую железную палочку на конце бечевки, и теперь их снимают один за другим и укладывают в пустой ящик, дно которого заполнено чистым сырым песком. Работа эта требует большой тщательности. Попутно две пары длинных, худощаво-мускулистых рук дотошно, как нянька, следят за тем, чтобы на каждый крючок был насажен червяк.

Мужчины, которые все это делают, стоят в песке на коленках или сидят на корточках, у них сильные костлявые спины, вытянутые добродушные лица, трубки в зубах, и они обмениваются невнятными словами, и слова получаются у них такие же мягкие и незаметные, как движения их рук. Один берет двумя пальцами жирного дождевого червя, а двумя пальцами другой руки разрывает его на три части, да так ловко и точно, словно какой-нибудь сапожник - бумажную ленту, когда снимает мерку; а напарник нежно и бережно насаживает извивающиеся куски на крючки. Как только червяки насажены, они тут же будут смочены водой и уложены в ящик с мягким песком, в маленькие, уютные постельки, рядышком друг с другом, и там, хотя и умрут, но своей свежести сразу не потеряют.

Это тихая, тонкая работа, и грубые пальцы рыбаков движутся неслышно, словно на цыпочках. Тут надо держать ухо востро. В хорошую погоду над ними вздымается купол синего неба, и высоко над берегом кружат чайки, словно белые ласточки.

ИНФЛЯЦИЯ

Были когда-то времена и получше, и можно было вечно скакать по кругу на твердой деревянной лошадке и короткой палочкой ударять по медным кольцам, которые бесстрастно держала наготове деревянная рука. Те времена прошли. Сегодня молодые рыбаки пьют шампанское с коньяком. И дощечки качелей висят по кругу на цепочках, тридцать дощечек, на четырех цепочках каждая, круг внешний и круг внутренний, так что, если летишь на качелях рядом, можно ухватить кого попало за руку, за ногу или за фартук, и тогда раздаются пронзительные крики. Карусель поставили на небольшой площади, где стоит памятник павшим воинам, возле старой липы, там, где обычно ходили гуси. У нее есть мотор, который ее время от времени раскручивает, и прожектора с ослепительно белым светом, а под ними - много маленьких, уютных разноцветных лампочек. Если в темноте подойти поближе, ветер бросает навстречу обрывки музыки, огней, девчоночьих голосов и смеха. Оркестрион рыдает. Звякают железные цепи. Все летят по кругу, но кроме того, можно качнуться вперед или назад, наружу или внутрь и толкнуть кого-нибудь в спину или ударить по ногам. Парни раскачиваются и, пролетая мимо, щиплют девчонок или тащат их с собой, а те верещат; девчонки тоже гоняются на лету друг за другом, и тогда они вдвоем орут так, словно одна из них - парень. Так перелетают они из конусов света во тьму, а затем вдруг снова оказываются на свету; они успевают поменяться напарниками, тела их выглядят укороченными, рты - как черные дыры, безликие вороха одежды в лучах внезапного ослепительного света; так и летят они, кто на спине, кто на животе, криво, как попало. Но после короткой фазы этого безудержного галопа оркестрион опять быстро переходит на рысь, а затем на шаг, как старая верховая лошадь, и наконец останавливается. Мужчина с оловянной тарелкой в руках идет по кругу, но все остаются на своих местах или, самое большее, обмениваются девчонками. И здесь не то, что в городе, где на карусель приходят каждые два-три дня новые посетители; ведь тут, что ни день, летают по кругу одни и те же люди, от первых сумерек и часа три кряду, и так дней десять, пока мужчина с оловянной тарелкой не почувствует, что интерес начинает падать, и в одно прекрасное утро он отправится дальше.

УМЕЕТ ЛИ ЛОШАДЬ СМЕЯТЬСЯ?

Один уважаемый психолог написал следующие слова: "...Ибо животное не знает ни смеха, ни улыбки". Это побуждает меня рассказать, как я видел однажды смеющуюся лошадь. Я до сих пор думал, что всегда успею об этом рассказать, и мне не приходило в голову поднимать вокруг этого шумиху; но раз уж это нечто настолько ценное, я с удовольствием изложу все подробно.

Итак, это было перед войной; конечно, может статься, что с тех пор лошади уже не смеются. Лошадь была привязана к тростниковой изгороди, окружавшей небольшой дворик. Светило солнце. Небо было синее. А воздух необычайно теплый, хотя стоял февраль. Но в противоположность этому божественному комфорту отсутствовал всякий человеческий комфорт: короче говоря, я находился недалеко от Рима, на проезжей дороге у ворот в город, на границе между скромными домами городских окраин и начинающейся сельской Кампаньей.