Приют забытых душ - [76]

Черноморов медленно вошел в храм, который вместо привычных для церквей предметов заполняли разные приборы, приспособления, пробирки и химикаты. Несколько длинных столов стояли почти вплотную друг к другу и ломились от всевозможной аппаратуры, которую Кизляку удалось достать лишь в обмен на детей. У дальней стены за компьютером сидел старик. Рядом находились две грифельные доски, сплошь исписанные формулами.

– Здравствуй, отец! – тихо сказал бывший учитель, но Петру Васильевичу этого оказалось достаточно, чтобы услышать и развернуться. Он приподнял очки и погладил лысую голову. Потом медленно подошел к Василию, будто возрастная болезнь суставов мешала ему идти быстрее.

Кизляк положил дрожащую руку на плечо мужчины, и здоровяк упал на колени, будто в немощной руке старика заключалась огромная сила. Петр взял Черноморова за подбородок и нежно поднял его голову вверх, чтобы глаза Василия смотрели на него.

Где-то внутри маньяка зародилась боль. Помимо лица Кизляка, Василий видел арочный свод храма, откуда смотрели лики святых. Иконы-фрески были настолько реалистичными, что мужчине казалось, будто он очутился на небе, и теперь на него с презрением взирают все обитатели небесного царства. А ведь его грехи никогда не дадут ему взойти к ним.

– С чем пожаловал, сын мой, отец Василий? – тихо спросил Кизляк.

– Я привез очередную партию детей, – спокойно ответил Черноморов, хотя ему хотелось кричать, а еще – разрушить все в этом храме, где давно не было священников. Разнести все до кирпичика и сравнять с землей холм вместе с остальным городом.

– Отлично! – похвалил Петр Васильевич. – Молодец, сын мой. Но я чувствую смятение внутри тебя. Что-то не так?

– Убей меня, отец! – прошептал Василий, и струйки слез покатились по его щекам.

– Увы, сын мой, у тебя иная миссия.

– Я не могу! Я так больше не могу! – прошептал мужчина в исступлении. – То, что внутри, жаждет жертв, но ты даешь мне слишком мало!

– Я даю тебе ровно столько, чтобы накормить зверя, сидящего в тебе, на целый год, и завтра ты сможешь утолить жажду.

– Но этого мало! Мало!

– Достаточно. Этого вполне достаточно, чтобы злодей сидел смирно весь следующий год.

– Но, отец! Я же горю изнутри!

– А мне что до этого? – старик снисходительно стер ладонью слезы с лица Черноморова. – Это твои грехи. И твой личный ад!

– А ты замуровал его внутри!

– Это точно! Я избрал тебя, сын мой, своим слугой. И этого тебе мало? Теперь ты убиваешь взрослых и больных чумой, сколько влезет! И тебе мало?

– Мне надо детей! Мне надо этих маленьких чертенят! Я хочу этого!

– Но не можешь, верно?

– Да, отец! Не могу!

– Вера! Вера – это одна из ипостасей рабства! Поверил, значит, дал надеть на себя цепи. А ты поверил мне, сын мой! Теперь только я освобожу тебя!

– Скорее, отец! – умоляюще прошептал Черноморов. – Прошу! Скорее!

– Как только искупятся грехи твои, сын мой, – старик был неумолим, и злость Черноморова вспыхнула с новой силой. А может, Кизляк специально подогревал ее? – Я не обещаю тебе ворота в рай. Но врата в ад примут тебя с распростертыми створками.

– Скорее, отец! Скорее!

– А сейчас иди, сын мой. Займись своим делом. А завтра можешь выбрать себе жертву…

– Спасибо, отец! Спасибо! – Черноморов поднялся и пошел на выход, из глаз текли слезы. Он ощущал и благоговение, снизошедшее свыше, и ужасное разочарование, смешанное со злостью и ненавистью. Но не мог ничего поделать. Старик действительно связал Василия по рукам и ногам, когда тот поверил, что сможет искупить грехи. Хомут, скованный из вины и обильно сдобренный наукой, оказался слишком крепким для зверя внутри. А вера лишь ослабила человека…

– Иди, сын мой, иди, – пробормотал Кизляк, вглядываясь в огромную фигуру выходящего из храма монстра. – На самом деле, для меня нет ничего святого. Просто ты был нужен мне. А твоя душа – одна из составляющих вселенной, не более. Жалкая искра на фоне мироздания. И как бы ты ни мучился, все тлен. Тело распадется на атомы, а душа… она благополучно растворится в разрушенном войной информационном поле. А сейчас ты лишь инструмент, который мне нужен. Ибо на фиг мне было становиться спонсором этого монастыря, вкладывать в него деньги, если не для своих нужд и целей? Я предвидел войну, и я сконструировал это предприятие. А все остальные – просто атомы, из которых я слеплю свой организм…

Старик посмотрел вверх, на громадные лики святых, и погрозил им рукой.

– Я не хуже вас разбираюсь в создании! – крикнул Кизляк. – Могу сотворить чудовище, а могу – святошу! Но зачем мне делать святого, если зло всегда значительно интересней и могущественней?

Черноморов этой ночью не спал, впрочем, как и после каждой аудиенции у отца Петра. У мужчины всегда возникало двоякое чувство: с одной стороны – благоговение и страх, рожденные где-то извне, словно эти чувства – и не Василия вовсе, а с другой – рвущаяся изнутри злоба. Зверь, давно загнанный в клетку, не хотел смириться и испытывал ярость. А еще бывший учитель ощущал стыд, никуда не девшийся после чужого вмешательства в сознание. Как бы глубоко ни был загнан монстр, унижение, испытываемое Василием при посещении Кизляка, с каждым разом лишь возрастало. Каково было огромному, сильному и жестокому убийце стоять на коленях перед стариком и бояться его, будто маленький ребенок? Желание удушить Петра Васильевича постоянно усиливалось, но тело трепетало при мысли о таком кощунстве. Что же с ним сделал Кизляк? Как монстр внутри позволил старикашке так измываться над взрослым, здоровым мужиком? Словно Черноморов вновь окунулся в детство и предстал перед неким старшим братом: делай все, как я скажу: туда не ходи, сюда не ходи, это не бери, то не трогай! И как же неестественна оказалась эта искусственная клетка для черной души монстра! Почти пятнадцать лет свободы, мира, где правил Черноморов, где он вершил судьбы людей одним выстрелом или взмахом ножа, делал что хотел, вдруг завершились в этом монастыре. И пресек его свободу Кизляк! Как же ненавидел его за это Василий! Но ничего не мог поделать! В тот момент, когда мужчина был неимоверно слаб и беззащитен, Петр Васильевич помог и, вместе с тем, неожиданно взял на себя функцию старшего брата и даже отца. Он просто взял под контроль неуправляемого, неуравновешенного ребенка. Как же это было унизительно – вновь оказаться тем самым, кого шпыняли в детстве все кому не лень. И ведь ничего не поделать! Стоило Василию увидеть Кизляка, монстр внутри превращался в маленького домашнего котенка и был готов мурлыкать у ног своего хозяина бесконечно долгое время, загоняя собственные желания и чувства в самую глубокую часть души. Мужчина ненавидел и того, в кого превращался. Будто идешь с кем-то выяснять отношения, горишь праведным гневом и неистовой яростью, но, когда видишь этого человека, вдруг, остываешь.