Приют забытых душ - [39]

Тогда Софья с силой вдавила педаль тормоза в пол. Почти четырехтонная машина резко остановилась. Завизжали покрышки по асфальту, «хаммер» проскользил по заснеженной дороге еще метров двадцать и замер. Тут же в него ударилась «тойота», а уже в нее – снегоход. Результат оказался предсказуемым: водитель «тойоты» шмякнулся головой о стекло, а грудью о руль, отчего над Московским проспектом раздался пронзительный гул автомобильного сигнала. Автоматчик, не удержавшись, перелетел через кабину и врезался в «хаммер», потом скатился по капоту «тойоты» на землю с переломанной шеей. Водитель снегохода оказался более удачливым: всего лишь кубарем нырнул в кузов «тойоты», ударился спиной о станину автомата и застыл без сознания с поврежденным хребтом.

Пристегнутая ремнем безопасности, Софья лишь слегка ударилась о руль, отчего в очередной раз повредила нос. Кровь хлынула из него, и девушка запрокинула голову. Потом ее откинуло назад, пленный мальчишка вообще завалился между сидений от торможения и ударов. Шумный стук о кабину возвестил, что план удался и пулеметчик нейтрализован, а возможно, и остальные нефтяники. И Сова, не обращая внимания на текущую по подбородку кровь, вновь завела автомобиль и стронула его с места. Сзади заскрипело: застрявший в салоне капот «тойоты» не хотел отпускать «хаммер», но сильный автомобиль выдрал его с корнем. И девушка спокойно уехала от бессознательных преследователей во тьму, скрипя по асфальту чужим бампером.

Через несколько километров, убедившись в отсутствии погони, Макаренко съехала с проспекта на более мелкую улочку и затерялась среди домов, погасив фары. Надо проверить «языка», а то всхлипывания становились все более жалостливыми.

Она включила в кабине свет и перебралась назад, еле различив на полу между сидений в груде одежды пацана. Сова вытянула его оттуда и кое-как усадила на кожаное кресло. В голубых глазах отразился весь ужас, одолевающий паренька. Его одежда пропиталась кровью, рана в правой части груди пузырилась, видимо, пробито легкое, а еще он что-то мычал, постоянно закатывая глаза. Макаренко вынула кляп.

– Ну? Что? – требовательно спросила она, пытаясь расстегнуть куртку и осмотреть рану.

– Спина… – пробормотал парень, при этом в горле засвистело и забулькало, а в уголке рта появилась кровь – определенно, пробито легкое.

Сова бесцеремонно развернула его, не обращая внимания на крики боли. На спине, чуть ниже ребер, зияла страшная рваная рана. Какие органы задела пулеметная пуля, Софье было неизвестно, но явно ничего хорошего в нынешних условиях ожидать не приходилось. Макаренко не сможет помочь мальчишке, только не с ее знанием медицины. Если тот не скончается от повреждения внутренних органов, то точно сдохнет от потери крови.

– Ты умираешь, – наконец сказала она, посмотрев парню в глаза. А в них отразилось понимание и страх. Он не хотел умирать, и Сове почему-то стало его жалко, но мук совести она не испытывала: на войне как на войне – ценные сведения достаются большой кровью.

– Я знаю, – тихо прошептал пацан, вновь закатив глаза. Очевидно, боль, которую он испытывал, была запредельной.

– Тогда скажи, откуда вас сюда прислали.

– Я не могу, – прошептал мальчишка. – Черномор… он… найдет меня.

– Не говори глупостей! – рассердилась Макаренко. – Ты сейчас умрешь! Никакой Черномор больше тебя не побеспокоит! А вот других – да! Скажи честно, у тебя были товарищи? Они остались там, откуда вас прислали?

– Да, – через минуту ответил пацан. Слезы побежали по его лицу. Губа предательски скривилась, выдавая чувства. – У меня остались там друзья. Они там и… Черномор.

– Вот видишь? Они там с Черномором остались? Кому хуже? Им или тебе? Теперь расскажешь, где это место? Ну?

– Я не могу, – вновь прошептал парнишка. – Нам… нам… ставят блок… какой-то. Мне будет очень больно!

– Неужели? – горячо отозвалась Сова. – Больнее, чем сейчас? Да? А друзьям? Они все еще там! Представь! С Черномором. И я могу помочь им!

– Тебе не справиться с ним… никому не справиться! – голос парнишки был уже настолько тих, что Софья еле различала, что он говорит.

– Слушай! – встряхнула она его. – Как тебя зовут?

– В… Ваня, – тихо-тихо прошептал он.

– Ваня, слышишь, я буду тебя помнить, но… трусов не помнят! А героев – да. Так скажи мне, Ваня, кем ты хочешь умереть, трусом или героем?

– Я… я… – его глаза раскрылись шире, а слезы полились ручьем. Теперь он точно осознал, что конец неизбежен, и в его мозгу происходила борьба, которой Софья себе и не представляла. Борьба между «блокировкой» и правильным решением. Наконец он его принял: – Приют забытых душ. Так его называют.

– А где? Где это?

– Ты будешь помнить… меня? – голос парня стал настолько тихим, что Макаренко наклонилась к его лицу, голубые глаза смотрели прямо внутрь нее, вызывая смешанные чувства. От жалости до боли где-то в груди.

– Да! – закивала девушка. – Да, Ваня! Да!

– Переславль-Залесский, – выдохнул паренек, потом попытался дышать, но, видно, кровь уже заполнила легкие, она потекла изо рта. Все же пятнадцатилетний мальчишка, закашлявшись, хрипло выдавил:

– Гори-и-и… цкий… мона-а-а… стырь… – и затих с открытыми, но уже безжизненными глазами.