Приют Одиннадцати - [8]

— Это всё? — еле сдерживая раздражение, спросил майор.

— Лёша, ну зачем ты…

Зинаида испытывала к зятю уважение, иной раз доходившее до патологического страха. И когда страх пересиливал, она называла Алексея Петровича на «ты». Наверное, так она пыталась защититься от этого неприятного ощущения. И в этот раз тёща попыталась успокоить Алексея, сократив его имя до уменьшительного «Лёша». Бог знает, чем ещё она собиралась умаслить грозного майора, но Паша не дал ей договорить. То, что он произнёс в следующую секунду, заставило майора сжать кулаки.

— Нет, не всё. Мне нужен петух. Чёрный петух.

— Слушай, сынок, — нарочито по-отечески сказал майор, — а не пошёл бы ты…

— Я принесу, — отозвалась Зинаида и дёрнула зятя за рукав мундира, — есть у нас. Как раз чёрный.

Тёща сама испугалась собственной смелости и теперь с мольбой смотрела на Алексея, которому было невыносимо совестно за свою минутную слабость — как он, коммунист и атеист, опустился до того, чтобы пустить под свою крышу этого недобитого колдуна?

— Делайте что хотите, но не в этом доме.

Майор кивнул на дверь из спальни, не сводя пронзительного взгляда с Пашки. Казалось, ещё немного, и Алексей Петрович набросится на врачевателя. Павел завернул свои колдовские пожитки обратно в холстину и вышел из комнаты следом за Зинаидой.

Оказавшись на улице, Пашка услышал суетливое топанье ног, ошалелые крики перепуганной птицы и ругань. Зинаида стояла возле входа в сарай и руководила действиями домработницы. Борьба была недолгой, и вскоре обе женщины подошли к Пашке. Мария крепко прижимала к груди иссиня-чёрную птицу. Петух, предчувствуя неладное, истерично бил лапами и топорщил пережатые крылья.

Паша достал из свёртка чашу, поставил на скамью. Взял петуха из рук Марии и одним резким движением оторвал ему голову. Женщины даже охнуть не успели. Обезглавленное тело в Пашкиных руках дёрнулось и затихло. Несколько капель крови разлетелись веером и окрасили тёмным горошком выцветший Маринкин сарафан.

Завьялов сцедил кровь в чашу, взял мешок и запихнул в него птицу. Затянул верёвку. Перелил кровь в бутыль, собрал свёрток, закинул на плечо мешок, попрощался и вышел за ворота.

* * *

К часу ночи Павел добрался до пятигорского некрополя, старого кладбища, заложенного ещё при генерале Ермолове.

В детстве Павел часто приходил сюда с матерью. На кладбище были могилы всех Пашкиных предков, кроме одной — той самой прабабки, которая оставила после себя рукописи. Вернее, могила была, но в один момент как испарилась. Лет десять назад Павлик последний раз стоял перед каменным крестом, украшенным по центру розеткой из лабрадора. Могила была аккурат по центру кладбища, далеко от остальных родственников, между двумя неприметными надгробиями. С тех пор ни Клавдия, ни сын не могли её отыскать, как ни старались.

Откупорив бутылку, Паша выплеснул кровь перед центральным входом на кладбище. Размахнувшись что есть силы, перебросил мешок с «откупом» через каменный забор. Опустился на колени лицом к кованым воротам и начал скороговоркой произносить заклинания.

— Заклинаю вас, здесь ныне спящие. Как первым, так и последним вашим днем… крещением… прощеньем… вашими славными делами, вашими тайными грехами. Родами, которые вы терпели. Будьте все свидетели и просители, как я откуп отдаю. Прошу вас… снимите от рабы божьей Анны болезнь… так, чтобы она на теле её не была, сама себя съела и изжила. Кто этот откуп поднимет, с живого тела на мёртвое перетянет… Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Павел поднялся с колен и поцеловал витую решётку кладбищенских ворот. Внезапно в голову ему пришла мысль: а не поискать ли пропавшую могилу сейчас, ночью?

Он проскользнул между приоткрытыми створками решетки и принялся бродить траурными аллеями, пробираясь к центру кладбища.

За некрополем с самого основания водилась слава места загадочного. Кладбище закладывал обрусевший немец, тогдашний губернатор и командующий войсками Кавказской линии, генерал фон Сталь. Когда выбрали место, Карл Фёдорович сказал, что надо, мол, первым похоронить здесь лицо значительное. А через три дня взял да и помер. С него кладбище и началось.

Павел знал каждую могилу, каждый памятник. Прямо у входа похоронен матрос Матвеев, командовавший Таманской армией, которого потом большевики же и расстреляли. Вот так, сначала командиром выбрали, а потом сами и убили. Чуть дальше и левее — могила начальника ОГПУ. Говорят, умер от разрыва сердца накануне собственного ареста. А на надгробии — лицемерное «Большевику-ленинцу, бойцу-чекисту».

Если сойти с центральной аллеи влево, то можно увидеть самое красивое надгробие. Ажурная резьба по известняку. Могилка дочки богатого купца, которая на себя руки наложила по причине безответной любви. Говорят, что девушку сначала хотели похоронить за пределами погоста, как и положено самоубийцам, да отец настоял. Много помогал городу, и духовенство разрешило.

А ещё здесь была могила Лермонтова, да не прижился тут русский поэт, выкопали и отправили к матери в Тарханы.

Павел шел и думал, что у каждого кладбища таких историй — пруд пруди. Он любил здесь бывать, с мертвецами было гораздо спокойней и уютней, чем в мире живых.