Приют Одиннадцати - [10]

А внутри Павла Завьялова раз и навсегда сломалась вера в справедливость. И в заботу правительства тоже.

* * *

Павла Завьялова переправили в Переборы, что под Рыбинском, на строительство местной ГЭС. Из-за пятьдесят восьмой утвердившиеся «в законе» тут же навесили на Пашку клеймо «политического». Его оправдание — «посадили ни за что» — не произвело на зеков никакого впечатления.

— Ни за что? Тут все по этой статье проживают, — ответил тот, который сидел в дальнем, затемнённом углу. Остальные угодливо заржали. Пашка попытался рассмотреть мужчину, но в темноте разглядел только его щуплые плечи и впалую грудь. Зеки называли его Днепр.

Позже Пашка узнал, что в бараке Днепров был за главного, чуть ли не ручкался с начальником лагеря Коваленко и руководителем стройки Осипчуком, хотя на работы не ходил.

— Ты, говорят, ещё и жинку майорову завалил до кучи? Не многовато ли для одного-то?

— Я никого не убивал, — ответил Пашка. — Меня лечить вызвали… Да поздно уже было.

— Лекарь, значит? — поинтересовался сидевший с краю здоровенный малый в наколках. — Может, глянешь… что-то у меня в паху зудит.

Остальные снова заржали, но Днепр только руку поднял — все замолчали.

— Оставь его, Круглый. Узлами накормить мы его завсегда успеем. Пускай посмердит в уголку, потом посмотрим, что за лекаря нам подсадили.

Круглов замолчал, но продолжал лыбиться, маслено поглядывая в Пашкину сторону.

— Язву лечить можешь? — спросил Днепров.

— Могу.

— Гляди, Днепр, чтобы он тебя до чернозёма не залечил. Может, он рецидивист… Ха-ха-ха.

Пашке отвели место у самого входа в барак. «Летом ещё ничего, а зимой задувает — страх просто», — предупредил его сосед по вагонке. Только сейчас до Павла дошло, что и осень, и зиму, и следующие десять зим, лет и вёсен он будет гнить в этом бараке. Хотелось плакать, но было стыдно. Сдержался.

Глава 3

Австрия, земля Тироль, Инсбрук. Июль 1942 года.

Сойдя с поезда, Фред несколько минут стоял на перроне, выглядывая Хелен. Что она придёт его встречать, надежды почти не было — письмо могло задержаться или вовсе не дойти. Он надеялся, вернее, хотел надеяться, и потому не спешил.

Закурил. Продолжительно, до горечи глубоко затягивался и так же длинно выпускал струйку дыма.

Манфред не видел жену почти три года. Сразу после аншлюса Австрии в тридцать восьмом его мобилизовали в первую горнострелковую и перебросили в Баварию. Европейский блицкриг после Польши, Франции и Нидерландов закончился непролазной грязью Балкан, где их дивизии пришлось прорывать линию фронта югославской армии под проливными дождями. За всё это время Фред лишь однажды побывал дома. Наконец он получил небольшой отпуск, после которого его снова ждет Восточный фронт, на этот раз Россия. Говорят, грязь там ещё непролазнее, а сопротивление ещё отчаяннее. Почти весь последний год он провёл на горной базе в Гармише, совсем недалеко от границы, но приехать домой смог только сейчас. Вроде совсем рядом, а не вырваться ни на день. Их группу усиленно готовили перед переброской на восток. Для чего именно, держалось в строжайшем секрете, немногие знали только конечную цель — Северный Кавказ.

Настроение перед новой кампанией у Фреда было не таким радужным, как пять лет назад. Головокружительной военной карьеры он не сделал, хотя за два последних года службы сумел получить звание обер-лейтенанта, Железный крест первой степени и личную благодарность фюрера за операцию на Балканах. Карьера военного его больше не прельщала. Представление о войне как о единственно верном пути высшей расы к мировому господству изменилось у него ещё в Польше, когда под Перемышлем им пришлось участвовать в массовых расстрелах мирного населения. Им — элитным подразделениям вермахта! С тех пор Фред сильно изменился, стал замкнутым, всё больше молчал и мечтал только об одном — когда всё это закончится.

Фред подошел к дому и ощутил под сердцем колкую тревогу. Всё ждал, что вот-вот распахнётся дверь и Хелен выбежит ему навстречу. Он сбавил шаг, а затем и вовсе остановился. Дом отчуждённо глазел на Фреда тёмными окнами. После суеты последних дней, забитых до отказа вагонов и вокзальной сутолоки он казался необитаемым. С началом войны в Европе появилось множество таких вот брошенных, опустевших зданий. Только не здесь, не в Австрии. Тут бежать и скрываться не от кого.

Дверь была незаперта, и Фред вошёл внутрь. Ничего не изменилось. Ему показалось, что даже мелкие предметы остались стоять на своих местах, как и три года назад. Он услышал, как в глубине дома приглушённо звякнула посуда. Фред опустил на пол небольшой дорожный чемодан и прошёл на кухню.

Хелен стояла к двери спиной и собирала на стол. Услышала, как скрипнула дверь, и обернулась. Тут же опустила глаза. Несколько коротких шагов навстречу друг другу. Она ткнулась раскрасневшимся лицом в китель мужа.

— Фредди… Фредди, я…

Она любила называть его этим уменьшительным именем. Ей казалось, что это так по-американски. Хотя сейчас всё американское стало не таким популярным, как несколько лет назад. Все понимали: открытие второго фронта — вопрос времени.

Почему сейчас это так его раздражает? Уж точно не из-за политики Рузвельта. К чертям собачьим и Рузвельта, и всех остальных! Он устал от политики, и ему дела нет до войны! Он приехал домой всего на несколько дней.